Царская карусель. Война с Кутузовым

…Барклай, осыпанный проклятиями солдат и командиров, в отчаяньи хотел дать генеральное сражение под Царевым-Займищем. Его главный квартирмейстер полковник Толь на коленях просил отказаться от столь пагубной позиции. За спиною армии болотистая река, для Наполеона самое милое дело: расчленить, загнать в трясину и кончить дело без долгих хлопот.

Бородино – не Займище, Беннигсен и Толь приискали сию позицию. Не ахти какая совершенная, но Михаил Илларионович порадовался центру: атакуя, не разбежишься – река, холмы. Вполне одобрил природные крепости правого крыла, но надежды свои возлагал на уязвимое левое.

У пророков – слово, у полководцев – глаза. Бонапарт здесь будет искать счастья. Вот и надобно увлечь, вымотать, малыми силами истребить большие.

– Пиши! – тяжко вздохнул Михаил Илларионович и смотрел, как Скобелев аккуратно опускает перо в чернильницу, замерев, ждет. – «Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить искусством. Желательно, чтобы неприятель атаковал нас в сей позиции, тогда я имею большую надежду в победе».

И снова вздыхал. Строить мощную оборону времени нет. В запасе день-другой. Но ведь разве француза неприступностью напугаешь?

Продолжил диктовку.

– «Но ежели он (противник. – В. Б.), найдя мою позицию крепкою, маневрировать станет по другим дорогам, ведущим к Москве, тогда не ручаюсь, что может быть должен идти и стать позади Можайска, где все сии дороги сходятся, и как бы то ни было, Москву защищать должно».

Немножко порадовал царя:

– «Неприятель стал чрезвычайно осторожен. Две сотни полковника Кудашева, посланных на разведку, заставили конницу двух корпусов, в том числе и самого Мюрата, короля неаполитанского, несколько часов провести в седле, ожидая русских».

Закончил письмо главной своей заботой: о резервах. Стоял на своем, хотя царь уже выразил недовольство сим требованием. Новобранцы не обучены, «посему и нахожу необходимым, дабы вы формируемых полков под ведением генерала князя Лобанова и генерал-лейтенанта Клейнмихеля в армию не требовали».

Продиктовал:

– «Неизбежно, что от имеющих впредь быть сражений и самой осенней погоды последует убыль…»

И опять чуть-чуть погордился:

– «Неприятель удерживается в большом к нам почтении».

Сообщил: взято в плен в стычках шестьдесят рядовых и несколько офицеров. По принадлежности ко многим корпусам понятно, что неприятель концентрирован.

Письмо тотчас было отправлено, и Михаил Илларионович принялся выслушивать доклады о передвижениях в армии. Арьергард Сиверса отошел к деревне Гриднево, Коновницына – ж Колоцкому монастырю, где теперь идет сражение, Крейца – к Поповке. Стычки, и порою весьма упорные, идут и в Гридневе, и в Поповке, у деревень Твердики, Мышкино, Ерохово.

Тайное оружие

Удивительно! Оба вождя страшились не за исход сражения, их тяготила столь долгая неизвестность.

Это были совершенно разные нетерпения.

Наполеона вымучивала невозможность уже сегодня в очередной раз явить миру свой гений. Гений – разновидность голода. Певец может и дома петь, но без сцены жизнь для него несостоявшаяся. Полководец тоже мог бы водить солдат туда и сюда, но ему нужны победы. Генерал, не нырявший с головою в омуты пролитой крови, – имени не имеет.

Михаил Илларионович Кутузов был отягчен не собственным нетерпением – в XIX столетии это самый терпеливый полководец. Но над ним три воли: армии, царя, народа. Эти три воли были как три слона перед мышью здравого смысла. Здравый смысл диктовал отступление. До осени неделя, до зимы два месяца. Болезни косой пройдутся по европейской орде. Далее Москвы Наполеон идти не решится. Броситься к Петербургу – поздно, в снегах утонешь. Сидеть в Москве – своей волей вляпаться в капкан.

Но Москва – это Москва. Слава народа. Слава требует жертвы.

Уничтожить Наполеона, не проливая большой крови, – пощечина самому имени воинскому. Воевать – умирать. Много ли славы – извести неприятеля голодом-холодом, а вот грудь в грудь, штык в штык, да в сабли, да картечью!.. Знамена, не выкупанные в крови, в своей и во вражеской, – красивые тряпицы. И только.

Вся эта невообразимая махина ответственности, навалясь, должна была обернуться для Кутузова его собственным желанием дать сражение. Ополовинить вражескую силу – укоротить сроки войны. Дело стоящее.

Но, охлаждая жар желания, Кутузов наводил себя на неприятную мысль: пойти на поводу жаждущего генеральной ошибки, не ведающего поражений, – опасно. С другой стороны, есть шанс победить, используя нетерпение врага… Победить продуманностью, расчетом – и по Божьему благословению!

Михаил Илларионович знал себе цену, но, человек православный – свою волю, без всякого затаенного самовольства, самохвальства, подчинял Промыслу.

Всё искусство – грядущему делу, все силы – армии, всю любовь – солдату, но смиренно уповая на высшую милость. Как Бог даст.

Михаил Илларионович, приняв доклады, пошел в спаленку. Две горничьи, одна лет пятнадцати, другая за двадцать, красавица ночь и красавица утро, принялись хлопотать над своим «дедушкой».