Царская карусель. Война с Кутузовым

Разоблачили и облачили. Поменяли походный мундир, не сниманный во время военных компаний даже для сна, на парадный, в орденах. Приладили ленты и оставили.

Михаил Илларионовичич приложился к образу Казанской Божией Матери, висевшему в изголовье постели, снял, поднес к здоровому глазу. Икона с ладонь. Серебряная, потемневшая от времени риза – не позволял чистить, потемневшие Лики Благодатной и Богомладенца.

Не его ли грехи вытемнили Пресветлое? Сам-то щеками розовый, а душа, как погреб.

Всё тут: царедворство, сластолюбие, чревоугодие, безверье и безбожье детство.

Сирота со второго ли, с третьего ли дня жизни, отроком поселен был отцом в доме Ивана Логиновича Голенищева-Кутузова.

Масон, вольтерьянец… Роман «Задиг или Судьба», где Вольтер смеялся нал Церковью, над религиозным чувством, – Иван Логинович перевел и переиздавал трижды. Вольтер подменил Бога в доме русского просветителя.

Войны привели Михаила Илларионовича к Иисусу Христу. Два смертельных ранения.

«Не для того ли Господь оставил в живых, – осенило Михаила Илларионовича перед потемневшею иконой, – не для того ли, Господи, чтобы здесь, на Бородинском поле, свершить Свою Волю – покарать Европу, утопленную в безверии безбожным Аттилою новых времен».

Объятый безмерною тоскою, закрыл глаза. И едва закрыл глаза, особым неосязаемым чувством понял: с ним его мама, его непорочное детство, не оскорбленная сомнениями любовь к Иисусу Христу, к Благодатной Богородице, к маме. Въяве не знал оной любви, ибо совсем не знал матери.

Глаза сжимались сильней и сильней, а больно в сердце стало.

– Господи! Какую плату возьмешь за спасение России? За грехи благородного сословия, предающего Тебя, Православие и все русское? За все наши тайны, кои есть игрища и непотребная гордыня? О всемирном умничают и не на что-либо – на мир роток разевают. Господи! Прощение кровью вымаливают. Но будет та кровь на мне, ибо мне вести силу на силу. Мои седины станут багровыми. Господи! О каждом солдате молю Тебя, Господи!

Проворно рухнул на колени и столь же быстро поднялся. Вышел в горницу. Позвал братьев Кайсаровых. Подошел к Паисию вплотную и, не позволяя себе переходить на шепот, приказал чуть не в ухо:

– Проверь, как исполнено поручение мое доставить в лагерь подводы. Я требовал двенадцать тысяч, в крайнем случае, одиннадцать. Ни единой меньше! Пришлют больше – поклонимся.

Паисий щелкнул каблуками, но прежде, чем исполнить приказ, положил перед Михаилом Илларионовичем очередную афишку Ростопчина.

– У тебя дело, коего нынче важнее быть не может! – предупредил Кутузов и показал глазами на афишку младшему Кайсарову, Андрею: – Будь любезен, голубчик, прочти.

Кайсаров 2-й, майор, директор походной типографии и летучей газеты «Россиянин», прочитал:

– От главнокомандующего в Москве. Здесь мне поручено от государя было сделать большой шар, на котором 50 человек полетят, куда захотят, и по ветру, и против ветра, и что от него будет, узнаете и порадуетесь. Если погода будет хороша, то завтра или послезавтра ко мне будет маленький шар для пробы. Я вам заявляю, чтоб вы, увидя его, не подумали, что это от злодея, а он сделан к его вреду и погибели. Генерал Платов, по приказанию государя и думая, что Его Императорское Величество уже в Москве, приехал сюда прямо ко мне и едет после обеда обратно в армию и поспеет к баталии, чтобы там петь благодарный молебен и «Тебя, Бога, хвалим!».

– Важное ведь дело-то! – сказал Михаил Илларионович, и нельзя было понять, всерьез или в насмешку.

– Сей господин Леппих, – доложил Скобелев, – предлагал свой шар в прошлом году Наполеону. Наполеон повелел выкинуть шарлатана из Парижа.

– Ну, какой он шарлатан? – возразил Кутузов. – Изобретатель тайного оружия. Ростопчин отвалил на сие изобретение двенадцать тысяч. Значит, есть смысл. Да и государь мне писал о шаре.

Тотчас продиктовал краткую записку Ростопчину: «Государь император говорил мне об аэростате, который тайно готовится близ Москвы. Можно ли им будет воспользоваться, прошу мне сказать, и как его употребить удобнее. Надеюсь дать баталию в теперешней позиции, разве неприятель пойдет меня обходить, тогда должен буду я отступить, чтобы ему ход к Москве воспрепятствовать… И ежели буду побежден, то пойду к Москве и там буду оборонять столицу.

Всепокорный слуга князь Голенищев-Кутузов».

Знамение

– А теперича пора поглядеть, как справа-то у нас! – сказал Михаил Илларионович самому себе, своим адъютантам и тотчас пошел из дому.

Казаки, вполне приученные к медлительному главнокомандующему, который все делает мгновенно, – держали лошадь у крыльца.

Человек становится похожим на любимую кошку, собаку, лошадь. И норовом, и чертами облика.