Царская карусель. Война с Кутузовым

– Да, господа, участь армии решена! – объявил Глазов, коему досталась гусиная нога. – Позиция наша – упование на русский штык. Коль в штыки – мы сильнее.

– Дурее! – буркнул Мейндорф.

– Пуля – дура, а штык – молодец! – напомнил товарищу Муравьев 5-й. – Утолив голод, он чувствовал себя именинником: пятнадцать лет и – какая удача – участник великого сражения. Предстоящего, но предстоящее – неминуемо.

Николай Муравьев, смакуя живительный жир огузка, разразился тирадою. Его мундир выбелила пыль, он поспел к обеду, исполнив важное дело: привел четыреста ратников Московского ополчения на строительство флешей.

– Я понимаю Кутузова и весьма ему сочувствую, – говорил Муравьев 2-й, проглатывая крошечные кусочки своей доли. – Главнокомандующий принужден дать сражение. Но имея за плечами сорокалетний опыт войны, он, разумеется, совершенно ясно представляет печальное положение армии. Мы много слабее Наполеона.

– Много – это насколько?

Все оглянулись.

– Александр! – бросился к брату Николай, но младший, 5-й, был проворней: целовал Александра в чумазое от пороховой копоти, от праха земного родное лицо.

– Мы своё исполнили, – сказал Муравьев 1-й, садясь на сноп соломы. – Коновницын дал армии передых. Меня воротили к вам… А что до твоего штабного умничанья, брат, это всё немецкая «фулия», сидящая в нас. Ты бы видел, как дерутся наши солдаты. У Наполеона – Амаргедон, сила адская. Корпус – на дивизию, дивизия – на полк, полк – на батальон, а солдат наш стоит, не пятится. Коли приказ – отходить, не радуются, что прочь из огня, оставляют политое кровью место с обидою.

Все смотрели, как жадно, как радостно насыщается их товарищ, уцелевший в сражениях кровопролитных, неравных. Задача арьергарда – умереть, но сдержать вражескую силу, избавить армию от преждевременной схватки. Не всё еще приготовлено для великого побоища, не всё уяснено, главное, помолиться еще не успели. Александр сказал:

– На Курганной высоте батарею поставили, а надо бы и редут возвести. Если французы возьмут курган, армия будет разорвана надвое. Ставь орудия и поливай огнем: в одну сторону – Багратиона, в другую – Барклая де Толли.

– Мы победим Наполеона. – Мейндорф даже встал, говоря это.

– Чем?! – вспылил Николай. – Мы ведь и впрямь слабее Наполеона. Хотя и я знаю, и все, кто на этом поле, знают: нашу армию Наполеону не уничтожить. Будет размен. Многие тысячи смертей с одной и с другой стороны. Но отходить – нам придется. Мы и Москву оставим. У Наполеона огромные резервы, а у нас завиральные афишки Ростопчина.

– Не сто тысяч прислал, дай бог, десять. – Муравьев 2-й вытащил из нагрудного кармана печатный листок. – Москвичи ополченцы дали. Послушайте сего златоуста: «17 августа. От главнокомандующего в Москве. Здесь есть слух и есть люди, кои ему верят и повторяют, что я запретил выезд из города. Если бы это было так, тогда на заставах были бы караулы и по несколько тысяч карет, колясок и повозок во все стороны не выезжали бы. А я рад, что барыни и купеческие жены едут из Москвы для своего спокойствия. Меньше страха, меньше новостей, но нельзя похвалить и мужей, и братьев, и родню, которые при женщинах в будущих отправились без возврату. Если по их есть опасность, то непристойно, а если нет ея, то стыдно. Я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет…» – Муравьев глянул на товарищей. – Вы в этом уверены?

– Наполеон будет бит! – сверкнул глазами Мейндорф.

Все посмотрели на Александра.

– Одно знаю, коли пройдет, то по телам нашим… Читай дальше, Николай.

– Дальше – сказка… «что злодей в Москве не будет и вот почему: в армиях 130 000 войска славного, 1800 пушек…».

– Пушек и половины нет! – Глазов пустил костью в ворону.

– «…1800 пушек и светлый князь Кутузов истинно государев избранный воевода русских сил и надо всеми начальник; у него, сзади неприятеля, генерал Тормасов и Чичагов, вместе 85 тысяч славного войска; генерал Милорадович из Калуги пришел в Можайск с 36 000 пехоты, 3800 кавалерии и 84 пушками пешей и конной артиллерии…»

– Больше, чем вдвое приврал! – Глазов искал, чем бы еще бросить в наглую ворону.

– «Граф Марков, – читал Муравьев 2-й, – через три дня придет в Можайск с 24 000 нашей военной силы, а остальные 7000 – вслед за ним».

– Выходит, из 31 тысячи 21 – в бегах? – Муравьев 5-й метнул в нелюбимую птицу ивовый прут и попал: сорвалась с места, улетела каркая.

– «В Москве, в Клину, в Завидове, в Подольске 14 000 пехоты. А если мало этого для погибели злодея, тогда уж я скажу: «Ну, дружина Московская, пойдем и мы!» И выйдем 100 000 молодцов, возьмем Иверскую Божию Матерь с 150 пушками и кончим дело все вместе»…

– Зачем же он откладывает?! – Глазов головой вскрутнул. – Приходил бы теперь. 100 000 весьма пригодились бы.

– Я заканчиваю… «У неприятеля же своих и сволочи 150 000 человек, кормятся пареною рожью и лошадиным мясом. Вот что я думаю и вам объявляю, чтоб иные радовались, а другие успокоились, а больше тем, что и Государь Император на днях изволил прибыть в верную свою столицу. Прочитайте! Понять можно всё, а толковать нечего».

Молчали.