Царская карусель. Война с Кутузовым

Лошадь у Кутузова была генеральская, белая, ни резвости, ни игривости. Несла седока неторопко, величаво, но голову не драла, вот только глаза прикрывала веками точно так же, как седок. Больные глаза седока, вернее, глаз, утомлялся от света, а света в здешнем краю было много – просторы. Вершины Кутузов себе забрал, пусть Бонапарт снизу вверх смотрит. И тотчас приходила мысль: гений войны ростом – замухрышка, снизу вверх для него – привычно.

Солдаты сначала узнали лошадь.

– Благодетель наш! Сам Михайла Архистратиг!

Прапорщик Николай Муравьев был при полковнике Нейгарте, полковник Нейгарт был при генерал-лейтенанте Багговуте.

– Стоим весьма удовлетворительно, – доложил корпусной начальник главнокомандующему.

– Здесь не пройдут, – согласился Кутузов.

Муравьев видел «Надежду России» уже не раз и не два, но теперь стоял близко, за спинами своих начальников.

Кутузов был стар. Однако ж могучие плечи его не обветшали. В них стать и покой. Само небо русское держат. А тело рыхлое, живот на бока ползет. Щеки дряблые, утопившие черты лица, впрочем, бритые как-то особо, само это бритье – выдавало в старичке генерала, сановника, волю самую беспощадную, надмирную. И противу признаков старости – высокое чело, со следами туземного южного загара. Совершенно молодое чело. На глазу повязка. В зрячем – покойная веселость, что-то отцовское и никакой лжи: да, ребятушки, кому-то придется помереть раньше времени, кому-то слава грядет, кресты на грудь…

Солдаты, деревенщина, понимали, что им говорил Кутузов ласкою взора, грузным богатырским сидением на лошадке, спокойствием голоса, простотою слова.

– Дождались, братцы, дождались! – сказал он солдатам-батарейцам. – Придется пострелять.

– Придется, вашевысопревосхсотво! – расплылся в улыбке крепыш-батареец. – От пороха черней арапов будем!

Совсем юный офицер посмотрел на весельчака обидчиво и сокрушенно.

– Ваше высокопревосходительство! Солдаты обучены и науку знают. По наступающим колоннам на дистанции 500 саженей стрелять для расстройства в боевых порядках надобно редко, не тратя впустую зарядов, за триста саженей вести огонь прицельно и скоро, дабы остановить атаку. За двести саженей – палить со всевозможной скоростью, поражая насмерть. И до полного истребления!

– Главное, не горячиться, – посоветовал главнокомандующий. – Сердце не уймешь, когда враг вот он, но чем страшней, тем нужнее холодная ясность в голове. Француз к победам привык, на пушки прёт лихо. Да ведь из такого же мяса! И кости те же – белые. И кровь та же – красная. Он идет, а ты его бей. Ему бежать придется, коли сам ты пушку свою, защиту жизни твоей и матушки России, не оставишь сиротой.

Отъехавши от солдат на приметную высотку, Михаил Илларионович выслушивал советы штабного начальства, как сподручнее будет отразить натиск и, ежели бог даст, нанести поражающий ответный удар.

Муравьев видел: солдаты стали поглядывать куда-то вверх и в сторону. Вдруг Багговут снял фуражку и, показывая в небо, закричал по-мальчишески звонко и радостно:

– Айн адлер! Ах, айн адлер!

К холму, на котором стояли полководцы России, летел орел. Над головою Кутузова птица распластала крылья, замерла, будто для того и летела.

Кутузов снял свою белую фуражку, перекрестился и крикнул столь же молодо, как и его генерал:

– Победа Российскому воинству! Сам Бог нам ее предвещает!

– Ура! – грянули в единый дых солдаты, гроза поселилась в их сердцах.

– Карл Федорович! – сказал Кутузов Багговуту. – Вашими войсками доволен. Поеду теперь к Раевскому. Вот где будет жарко.

– А левый фланг?

– Левый фланг – моя надежда! – глянул остро и чуть нахмурился, недовольный своей откровенностью.

Участь корпуса Багговута Кутузовым была уже решена. Пусть пока стоит здесь, уповая на защиту высоких берегов Колочи. Но воевать тебе, Карл Федорович, придется под рукой Багратиона. Старую Смоленскую дорогу Московское ополчение не удержит. Да и нельзя допустить, чтоб десять тысяч патриотических голов, необученных, полегли под ударами Даву или того же Понятовского. Полякам бить Москву – великое наслаждение. Исторический жар утрояет силы.

Будущие полководцы

Созерцанием главнокомандующего сыт не будешь. Братья Муравьевы вконец изголодались. У Миши лицо стало серым. Глаза погасли, само терпение было на последнем издыхании: выпасть из седла под копыта лошадей – и пусть всему конец.

Даже генеральное сражение, всех будоражущее, Муравьева 5-го не трогало. Сколько бы ни поубавило – война не кончится. А если останешься жив, всё это будет тянуться: грязное тело, чудовищно грязное белье, вши… Вши за ушами ползают, их приходятся стряхивать с воротника, с рукавов.

У Николая открылись язвы на ногах. Александр тяготы перебарывает, но изможден до крайности.

Но – счастье полководца все же не пустой звук. Георгий Мейндорф, посланный прапорщиками-колонновожатыми с фуражирами, привез для общего котла здоровенного гуся, три каравая хлеба и мешок моркови.

Гуся в котел – похлебка и второе.

За трапезой судили-рядили о положении армии. Колонновожатый – мозг военной силы. К тому же молодым всегда видней.