Царская карусель. Война с Кутузовым

24 августа – перенесение мощей митрополита Петра, основателя великого Московского княжества. И, словно в честь и славу святителя, ухнули пушки. Гремело и сверкало не ахти как далеко, но лагерь Московского ополчения пробуждался неторпко. Успокаивало благочестивое спокойствие на лицах начальства. Если здесь и была война, то какая-то древняя, основательная. Словно не драться пришли, а жить, долго и удобно. Под открытым небом, на юру, под пулями.

Нарекшисъ воинскими званиями, московское барство блюло величие родового достоинства, добытое службами предков князьям и государям всея России.

Ополчение, выряженное в серые кафтаны, пошитые отнюдь не по петровской моде, на медвежьих шапках – кресты. Среди ополченцев множество бородатых. Воистину древняя русская дружина. Ратники вида могучего, грозного, но военную науку знали по рассказам дедов своих. Впрочем, во главе ополчения стоял знаменитый Ираклий Иванович Марков, генерал-лейтенант.

Жуковский, по своему обыкновению, вышел побыть на природе.

Странное это было зрелище – лагерь ополчения. И барство напоказ, и рабство – вот оно. Вельможные патриоты привели с собою вооруженную дворню. Вечером закатили пиры. И всё сие друг перед дружкой. У князя Голицына дворня форсит заморскими ружьями, у купца Филимонова прадедовские протазаны и рожны, но новехенькая, тяжелого калибра, пушка.

Пропущенный часовыми, Жуковский поднялся на лысую макушку холма, где почему-то не поставили если не батарею, так хотя бы людей для прикрытия стрелков.

Бой шел возле Колоцкого монастыря. Беннигсен избрал монастырь – местом генерального сражения, но Кутузову позиция показалась уязвимой. Отошли. Арьергард Коновницына снова жертвовал собою ради времени, столь драгоценного для русской армии, строившей люнеты, флеши, окопы.

Пространство между войной и ожидающей Наполеона русью ничтожно мало. Должно быть, к полудню облака порохового дыма потекут через Колочу – последнюю преграду нашествию. Река сверху – даже не лента, веревочка.

Василий Андреевич вручил себя Богу и не чувствовал даже намека на ожидание. Мечты, замыслы не попадали под табу. Просто жизнь пошла воистину такая, какой дана. Ты есть, и есть всё, что тебя окружает. Сие ведь и называется жизнью.

Война всё сверкала, всё гремела. Облака, рожденные на земле, сливалась в багрово-черную полосу. Для неба – ничтожно малую. Василий Андреевич даже вздрогнул: вот ведь мистика! Река Колоча впадает в Москву. Колоча – неведомое слово, но вбирает в себя речушки с прозваниями провидческими: Война, Огник, Стонец… Война, Огник, Стонец… Коли такие армии схлестнутся – сама земля зарыдает. Да и Колоча – тоже, пожалуй, говорящее имечко. Колотьба предстоит безумная.

Пришли слова: «Лети ко прадедам орел, пророком славной мести!»

То был отклик на вчерашнее знамение, молва о коем облетела армию: орел осенил крылами вождя русских.

Лети ко прадедам орел,
Пророком славной мести! —

вслух повторил Жуковский, чтобы строки остались в памяти.

Подумалось: на Куликовом поле перед битвою было иначе. Ни пушек, ни ружей. Нынче время убивать на расстоянии. По масштабам такое же. А ведь была Каталаунская битва. Полмиллиона диких гуннов и полмиллиона просвещенных профессиональных убийц Рима. Меч в человека по рукоять, копьем – насквозь, булавами – по головам. По колено в крови стояли. Здесь тоже не обойдется без штыков, сабель. Хищная Европа, просвещенная, и рабская Россия – щитом своему рабству.

– Господи! – вырвалось у Василия Андреевича.

Вдруг у самых ног вырос из земли, загораживая небо, его калмык…

– Ай, барин! Не сторожишься. Не слыхал, как я подполз.

– Тут все свои.

– Ай, барин! Ты – офицер. Сладкая добыча для ловцов.

– Спасибо за науку, Андрей! – Жуковский со стыда сгорел. – Понимаю. Понимаю… Война.

– Война, барин! Пошли, мяса тебе нажарил. Нужно быть сытым. Начнется дело, не до еды станет. Силы надо. Много силы. Война – силу любит.

Поруганное священство

– Перовский 2-й! Это же Перовский!

Василий открыл глаза – счастливое лицо Миши Муравьева.

– Здравствуй, 5-й! – Кубарем выкатились из сена. – Боже, все наши!

Муравьевы, Глазов, Мейндорф, Щербинин обнимали Василия в очередь.

– Подпоручик! Он уже подпоручик! Откуда ты, прекрасное дитя? – радовался Николай.

– Вы ведь с братом Львом у Багратиона? – спрашивал Мейндорф.

– В казаках! – улыбался Перовский. – Ночью в штаб присылали.

– Лев тоже подпоручик? – Миша поглаживал эполет на плече Василия.

– Лев прапорщик. Мне за Могилев дали. Был в деле.

Мейндорф с Глазовым спешили приготовить завтрак, но поели уже в седлах. Главнокомандующий отправился осматривать позиции. Весь штаб следом.

Для Перовского Кутузов – близкий человек! Радовался за Михаила Илларионовича! Лицо бодрое. Плечи могучие. Походный мундир без лент, без звезд. Даже без эполет. Сидит на старике так, будто в нем родился. Разве что фуражка, хоть и белая, но не венчает драгоценную голову, а так – нашлепкой.

Шарф на шее – причуда старческая.