Царская карусель. Война с Кутузовым

– Волонтёром! Лишь бы в трудный час с армией быть!

Пушкин тронул Горчакова, Вольховского, Пущина:

– Смотрите! Смотрите!

Впереди тяжёлых орудий, среди обер-офицеров, ехал прапорщик. Лицом, как девочка.

– Он старше нас года на два! Не больше! – Пушкин даже подпрыгнул от несправедливости. – Ну, что бы нам не родиться позавчера! Ему быть участником – великой истории, а нам – зубрилами латыни.

– История и на нашу долю что-нибудь оставит, – сказал невозмутимый Горчаков.

Перед сном, уже в дортуаре, Пушкин разговаривал через перегородку с Пущиным.

– Я нынче читал историю Квинта Руфа, о битве Дария с Александром Македонским. Ты помнишь великолепие, коим окружал себя Дарий? В походе за ним шли маги, певшие гимны, триста шестьдесят пять юношей в пурпуре – по числу дней. Вели коня Солнца, в золоте. У самого Дария плащ был расшит золотыми соколами, а его акинак покоился в ножнах из огромного драгоценного камня. Пущин! Ты меня слушаешь?

– Как же тебя не слушать? Интересно…

– Смехотворно, Пущин! Великолепие идущих на войну – смехотворно. Десять тысяч копьеносцев Дария имели стрелы с золотыми наконечниками! Сами копья у них были в серебре. Шестьсот мулов и триста верблюдов везли царскую казну! Ты только представь себе всё это! Полное пренебрежение к противнику. Среди войска находились царица-мать, царица-жена… А что сказано о войске Александра? Люди и кони его отрядов не блистали золотом, но медью и железом!

– Наполеон носит шинель солдата.

– Наполеон – воин. Нам будет трудно, – согласился Пушкин. – Но мы – русские. Ты видел, какие у нас гренадёры?!

– В штыки победим! Но теперешняя война любит пушки. Наполеон – артиллерист.

– Ах ты господи! Хоть бы присниться самому себе в бою… Тебе что снится?

Пущин вдруг засмеялся тихонько.

– Наша горничья.

– Пущин! Она совершенство! Ты видел, какая у неё грудь! – И страшно рассердился. – Скоро война, а мы о прелестях. Пущин, давай помолимся. Сегодня не будем больше говорить. Слышишь, как бухают сапоги нашего стража… Помолимся! Я помолюсь о мальчике-прапорщике. Пусть будет жив! Пусть вернётся с Георгием на груди.

И тишина. И шопот молитвы. Шаги дядьки.

Нырнув в постель, Пушкин слушал шаги, и в полусне ему чудилось: война шагает. Это война… По долам, по горам. И прапорщик на коне, с личиком девицы.

Приключения братьев Перовских

Все, кто ехали в армию, словно подрядились вымерить, сколь глубоки грязи на дорогах Российской империи.

Благодетель Алексей Кириллович войну ненавидел, военную братию презирал, но коли желаешь для собственных отпрысков достойной жизни, службу в армии не обойдешь, не объедешь. В России, коли эполет не нашивал, путей к высоким чинам нет, сгинешь, задавленный ворохами бумаг, в какой-нибудь соляной конторе.

Лев и Василий отправились на войну с благословения благодетеля. Посему имели двух возниц, дядьку Терёшку, по две верховые лошади, по два крытых возка и фуру, запряженную парой.

С таким обозом не поскачешь, хотя Василий и уговаривал старшего брата гнать на перекладных. Постоялые дворы быстро охладили молодые порывы. Станционные смотрители лошадей давали с разбором. Ездоков по дорогам снует множество, все с чинами, а пуще того с гонором.

Долгая дорога без приключений не обходится. Однажды ночевали в монастыре, в деревянном, в бедном. Заказали молебен во здравие на полгода, дали сто рублей братии на пропитанье, угостили игумена семушкой, икрой.

В ответ: суровость и никакого тепла. Но часа в четыре, в самую темень, монашек поднял братьев и привел в пещерку. В пещерке икона, лампада и черная дыра в замурованной двери.

– Здесь наш затворник. Иеромонах Савва. Покличьте, может, сподобитесь, благословит.

Постояли братья перед черным оконцем, не смея окликнуть затворника. Знали – Иисусову молитву надобно прочитать, но каково с прозорливцем говорить, коли на войну идешь. Лучше не знать, чёт тебя ждет или нечет. И услышали:

– Мордарий! Мордарий!

– Вот он я! – откликнулся монашек.

– Большая война у мирян-то приключилась?

– Слава богу – покойно.

– Нет, Мордарий! Какой теперь мир! Сам видишь, генералов ко мне привел.

– Святой отец, мы – прапорщики! – Василий обиделся, а в ответ ласково:

– Генералы! Поплачу о тебе, и о брате твоем поплачу. Омою слезами беды, раны… Вы уж друга-то своего, пресветлого царя, не оставляйте!.. Ваш род пуповиною с русской землей сросся.

– Помолись о нас, старче! – Лев, напуганный престранными речами затворника, пятился вон из пещерки, но Василий на колени встал, коснулся чубом земли.

– Поплачу! Поплачу, милые! По-пла-чу-у!

«Поплачу!» – эхом гукало по подземелью, но из пещеры выскочили – лес им покричал: «Поплачу!»

В смятении уезжали из монастыря. Целый день друг другу ни слова. Молились про себя. А искушение тут как тут.

С очередной станции сбежали спозаранок, клопы не дали уснуть. Грязь на дороге по втулки колес, а потом ничего: пошли пески, лошади рысили в свое удовольствие.

Солнце поднялось сверкающее. И вдруг – буран! В единую минуту сделалось темно, снег крутило, ветер силился повалить кибитки.

Возницы остановили лошадей.