Царская карусель. Война с Кутузовым

Они были в восторге от самих себя. Пусть прапорщики, но при Главной квартире, при государственной тайне. При самом счастье.

И тут опять, совершенно рядом, ведя графиню Шуазель-Гуфье под руку, прошел император. Он был в прекрасном настроении. Прапорщики слышали, как Александр говорил графине по-французски:

– Я теперь вправе носить мундир виленского дворянина. Завтра на обеде, который я даю в Вильне, вы увидите меня в обнове.

– Свершилось! – Дурново смотрел на Муравьевых такими глазами, словно бы сам продал Закрет императору.

Есть тайны двора, а есть тайны для Двора. Побежали шепотки, вот уже и прапорщики знали: графу Беннигсену государственный казначей только что отсчитал двенадцать тысяч червонцами! Граф спасен от безденежья. Да что от безденежья, от полного разора… О, благородный Александр! Ведь если Наполеон перейдет Неман, а он его перейдет, Закрет достанется французам. Много через месяц, скорее всего – через неделю.

Об этом молчали. Чего нельзя – нельзя, а что можно – можно. Получивший волю язык остановиться не умеет. Прапорщики взяли в оборот стоявших троицею Аракчеева, Балашова, Шишкова.

– Два столпа государственности – вполне столпы! – Дурново показывал глазами на Аракчеева и Шишкова. – А сие какой же столп – столбушок. И, Господи! – есть ли еще в России более некрасивый человек, нежели…

Разумеется, не договаривал. Тирада относилась к Балашову.

– Александр Дмитриевич один стоит Государственного Совета, – сказал Муравьев 1-й. – Главному полицмейстеру России достало бы и дюжего кулака, но государь поручил сию должность не просто умному, но стремящемуся к знанию.

И тут грянул полонез.

Александр открыл бал, танцуя с графиней Беннигсен. Второй танец – с супругой Барклая де Толли. Третий был за Софьей Шуазель-Гуфье.

Далее бал перебрался в залу второго этажа, и тотчас стало невыносимо жарко. После кадрили Александр увлек графиню Софью в путешествие по залам своего Закрета.

Им встретился человек в парике, надетом несколько набекрень.

– Ведь это вашего сочинения кадриль, господин Мерлине? – спросил государь.

Композитор был чудовищно близорук и не разглядел, кто это с ним разговаривает.

– Никуда не денешься, друг мой, – моя кадрилька!

Графиня сделала страшные глаза, но сочинитель не разглядел и предупрежденья. Государь придвинул к ее лицу свое, быстрым поцелуем прикрыл уста. Тотчас радостно пожал руку автору кадрили:

– Вы замечательный музыкант, маэстро!

– Нынче мои кадрили пляшут! – согласился Мерлине. – Завтра придут другие, со смычками и литаврами. Но сегодня мой день.

– Что нам до завтра, когда сегодня сердце замирает от восторга! – Государь и графиня оббежали чудака, очутились на балконе.

– Господи! Какая луна!

– Фонарь, – сказал Александр, не больно-то жалуя светило.

Два огромных стола в парке были накрыты для ужина, и на государя, на его даму смотрело множество глаз.

Александр вздохнул, и очень огорченно.

– Вы хорошо и грациозно танцуете, – сказал он графине.

– Но вздох ваш был такой тяжкий. Вы устали?

– Графиня! Неужто вам не известна причина моего огорчения! Что же до вашего танца – это полет.

– Я сделаюсь от похвал гордою.

– Упаси вас бог! Грацией тщеславиться нельзя! Грация – природный дар. Приобрести его невозможно.

Графиня молчала. И государю пришлось самому вести разговор.

– Остаетесь ли вы при отце?

– Если Ваше Величество покинет Вильну, ее покинут многие, я буду среди тех, кто последует за вами.

– На месте вашего батюшки я никогда бы не расставался с вами. – Александр, видимо, не вслушивался в слова, ему сказанные. Он приготовлял эту самую важную фразу.

Раздались сильные хлопки, в небо взлетели звезды фейерверка, и надо было идти к ожидающим его царского восхищения.

А бал гремел.

Прапорщики соколами налетали на лебединую стаю красавиц. Царица музыка позволяла прилюдно взять любую диву за руку и пуститься с нею по волнам восторга.

После очередной карусели танцев, прапорщики, сойдясь на краткий миг, искали, кого еще подвергнуть озорному обсуждению. И, конечно, всех опередил глазастый Муравьев 5-й:

– Уморительно! Куда вы смотрите?

Увидели. Высоченный господин, в платье отнюдь не для бала, изогнувшись знаком вопроса, прилюдно шептал Балашову в ухо.

– Доносы при честном народе! – хохотнул Дурново.

– Это Бистром, ковенский городничий! – узнал Муравьев 1-й. – Я с ним знакомился во время поездки в Гродно.

Раздались звуки мазурки, прапорщики готовы были лететь к дамам.

– Посмотрите! Посмотрите! – показывал Муравьев-младший на удаляющихся высоченного Бистрома и крошечного Балашова. Это было очень смешно.

Рескрипт за полночь

Государственный секретарь Александр Семенович Шишков, оставшись на мгновение в одиночестве – Аракчеев завладел вниманием канцлера Румянцева – поторопился исчезнуть.

Поехал к ученым друзьям, пригласившим поэта-адмирала на ужин, на беседу, на карты…

Где Шишков, там все другие темы разговоров заслоняет спор о языке. Именно спор! Не спорить невозможно, когда высшее, стало быть, просвещенное сословие предпочитает родному языку язык не только потенциального врага, но врага, изготовившегося к нападению.