Царская карусель. Война с Кутузовым

Обед затянулся, все расходились в полном удовольствии. Император, взявши под руку графа Огиньского, удалился в кабинет для приватной беседы.

«Я с ума сошел», – сказал себе Александр Семенович, и ему впрямь уже казалось, что два полуночных рескрипта – сон. И не дай бог, сон в руку.

К нему подошел Аракчеев.

– Едемте вместе. Надобно разместить Главную квартиру со всеми удобствами.

– Где? – тупо спросил Александр Семенович.

– В Свенциянах, разумеется! – Алексей Андреевич передернул плечами. – Вы только посмотрите, облака летят, как сумасшедшие! Такой жуткий хлад, того гляди снег повалит.

Сверкнула молния, два гигантских быка треснулись лоб в лоб, окна задребезжали.

– Уж не пушки ли? – простодушно вырвалось у Александра Семеновича.

– Нет, не пушки, – серьезно сказал Аракчеев. – Я в пушках толк знаю… – Глянул просительно. – Часок переждем. Не люблю грозы.

У государя и Огиньского разговор тоже шел о дожде, о грозе. В стекла сыпануло угрожающе, но Александра тянуло к окну.

– Вы посмотрите, земля белая.

– И у природы недоумение, – сказал граф, – гроза, мерзостно холодный дождь, градины с хорошую фасоль.

– Будто кости трещат! – Государь смотрел на Огиньского с надеждой: пожалел бы.

Граф молчал.

– Бедные мои солдаты! Каково теперь в поле… – сказал император. – Барклай предпочел всем другим возможностям – отступление.

– Мудро! – Лицо графа озарило розовым светом молнии.

– Это единственное не ведущее к разгрому решение, – согласился царь, в глазах его была жуткая, безупречная синева.

– Наполеону что надобно? Генеральное сражение, победы, слава… Отступление вымотает и его, и его солдат.

– Но идти-то он будет по моей земле! – Александр вздрогнул от оглушительного, от очень близкого удара. Виновато улыбнулся. – Огиньский, у меня к тебе дело. Наполеон не сегодня завтра обрушит на головы литовцев, поляков потоки газетной лжи. Думаю, армию тоже попытается окунуть в помои своих выдумок… Мы тоже будем издавать газеты, листки, развенчивая ложь… С русским, с немецким редакторами, кажется, дело решено, а вот своего человека среди поляков – не вижу. Не возьмешься ли?

– Ваше Величество, со рвением взялся бы за столь нужное дело, но врачи отпустили меня под честное слово. А мне надобно посетить имения в Белоруссии.

Александр снова вздрогнул от сокрушающего небеса удара, и тут вошел адъютант, сообщил, видимо, что-то очень важное: на лице императора появилась улыбка, обезоруживающая, но мимо всего. Голос, однако, звучал по-прежнему мягко, доверительно:

– Порекомендуйте мне человека неравнодушного.

– Разумеется, граф Платер.

– Людовик Платер? Я был бы признателен, если бы моя просьба была передана графу вами, Огиньский. Я приглашаю Платера прибыть в Дрисский лагерь. И тебя, граф, прошу о том же: поезжай в Белоруссию, но по дороге в Петербург будь в Дриссе. Твои советы для меня бесценны.

Подошел, поцеловал.

Вельможные беглецы

Государственный секретарь адмирал Шишков и генерал от артиллерии инспектор артиллерии Аракчеев выехали из Вильно, имея каждый свой экипаж, но в одной карете. Обоз из дюжины телег Аракчеев отправил в Свенцияны спозаранок, а у Шишкова все его пожитки и харчи поместились в одной каретке.

– Вы слышали, какое затруднение испытал наш Балашов, отправляясь к Наполеону?

Шишков удивился вопросу.

– Я всю ночь рескрипты писал.

– Александр Дмитриевич поторопился отправить обоз, и ему было не в чем ехать. Ни генеральского мундира, ни звезд, ни лент!

– В партикулярном платье отправился в пасть ко льву?

– Как можно?! Мундиром ссудил Евграф Федотыч Комаровский, а лентою граф Петр Александрович Толстой. – Аракчеев рассмеялся. – Мундир-то налез, но дышал в нем Александр Дмитриевич как рыба, выброшенная на берег. Боялся, пуговицы поотлетают. Приказал себе голодать, авось убудет телес.

– Трагическое и комическое об руку. – Шишков был не очень рад нежданной близости с Аракчеевым. Да и с кем бы то ни было. Хотелось сосредоточиться, обдумать происшедшее, свершающееся, но сотрудничать придется больше с Аракчеевым, нежели с императором.

Алексей Андреевич словно бы прочитал мысли адмирала.

– Служим одну службу, а так мало бываем вместе, – дотронулся до руки адмирала. – Меня, Александр Семенович, иные баловнем судьбы выставляют. Господи! Сколько же пришлось претерпеть.

«Беседа по душам!» – Шишков раздраженно насторожился: чего от него желает сия, принявшая облик плоти, тень государя.

– Я из дворян, гордых, но уж больно нищих, Александр Семенович.

«Поспать бы! – затосковал адмирал, чувствуя, как тепло в груди накатывает на голову, веки тяжелеют. – Этак и всхрапнешь. Склонный к приятельству Аракчеев в единую секунду может превратиться во мстительного ненавистника. Вельможные выскочки мелочных обид не прощают».

Спасаясь от приступа сонливости, адмирал вздохнул, и вздох сей был принят за искреннее расположение.