Царская карусель. Война с Кутузовым

– Французы не имеют возможности черпать из духовных своих книг столько, сколько могут русские из своих церковных сочинений! – кинулся в бой Александр Семенович, хотя никто ему ни в чем еще и возразить не успел. – Слог церковно-славянских сочинений величественен, краток, силен, богат. Сравните наши духовные книги с духовными писаниями французов. Сказанное мною обнаруживается тотчас!

Проблемы русского языка нисколько не интересовали ученых поляков и литовцев. Для тех и других животрепещущим был вопрос государственного переустройства.

Поляки, обещавшие Наполеону поголовное участие в войне с Россией, наградой для себя полагали провозглашение Речи Посполитой самостоятельным государством, Сейм, предвосхищая грядущие события, уже успел объявить эту самую независимость. Однако Наполеон решения сейма не утвердил.

– Депутат Вербицкий, – рассказывал Шишкову магистр философии с огнем в глазах, – умолял императора: «Скажите «да» – и будет Польша! Ваше слово для целого мира равносильно действительному восстановлению Польши». И что же ответил Наполеон на сей пламень любви и надежды? «Я награжу преданность вашу всем, что может по обстоятельствам от меня зависеть».

– Наполеону дороги союзные отношения с Австрией и Пруссией, – развел руками Шишков. – Австрия и Пруссия участницы раздела Польши. Восстановить Речь Посполитую для них – лишиться территорий.

– Но что приносит огромной России обладание Польшей, Литвой? Разве не выгоднее русским перед угрозою войны с Наполеоном иметь в своих рядах благодарные армии Польши и Литвы?

Александр Семенович поразился напряженной тишине, с какою ждали его ответа.

– Господа! Вспомните Ярослава Мудрого. Он дал сыновьям веник и предложил сломать. Сломать веник сил не хватило, хотя сломать веточки, составляющие веник, оказалось просто… Россия обезопасила себя от такого слома. Наша империя – слагаемое многих царств, земель, а Германия не озаботилась о венике и стала легкой добычей Наполеона.

– Ужасное сравнение! – вскипел магистр. – Веник! Метла! Кто-то ведь должен думать о счастье народов?! Ныне, слава богу, на дворе век просвещения. Стало быть, тяга к национальному самосознанию.

– Ах, вы о счастье! Первейшее счастье народа – мир. Россия дала мир своим народам. Это не все ценят. Для многих, господа, – увы! – для очень многих гордыня и престиж дороже мира, дороже благополучной жизни! – Шишков смотрел на пылкого националиста твердо и открыто. – Есть ведь и такое обстоятельство, господа: история. Римская империя, хаос истребительных войн между племенами и снова – империя. Теперь уже священная… Ничто не вечно, господа! Империя французов самоистребится, как только не станет Наполеона. Рухнет Британская империя. Согрешим перед Богом – и Россию обкорнают… Вот только какую цену придется заплатить народам за так называемую свободу? По мне, цена ей – исчезновение с лица земли. Сколько их, живых языков, ставших мертвыми?

Рассуждения Шишкова не понравились. Разговор пошел пустой, хозяин предложил игру. Но игра шла мелкая, и вечер быстро завершился.

Впрочем, Александр Семенович домой вернулся вполне довольным.

Он, как всегда, выиграл. Покрыл взнос на бал в Закрете. И, главное, в час ночи был уже в постели. За день утомился до изнеможения.

Приснились стихи Анны Петровны Буниной. Она и впрямь когда-то читала у Державина заупокойную оду о своей подруге, умершей в шестнадцать лет, и наглец Жихарев, коему было чуть поболе шестнадцати, раскритиковал оду за холодность, чопорность, но расхвалил две строки эпиграфа. Саму оду Александр Семенович не запомнил, а вот эпиграф он как раз и перечитывал в своем сне: «Бог дал нам ее не для того, чтоб оставить ее здесь, но чтобы показать на земле свое творение».

Сон уплывал, возвращался.

Потом вместе с Олениным, директором Публичной библиотеки, Александр Семенович очутился в антикварной сокровищнице Секалдзева. Сей авантюрист показывал своим гостям уродливую дубину – посох Иоанна Грозного, серый камень, на коем отдыхал на Куликовом поле князь Дмитрий Донской.

И вдруг сказали:

– Адмирал, проснитесь!

Открыл глаза: фельдегерь.

– Вас ждет император.

Во дворце тьма. Лампы и свечи горят, но не светят. Огромные тени на стенах наваливаются друг на друга.

Кто-то сказал адмиралу:

– Скорее, пожалуйста!

Александр Семенович шел сколь мог быстро, а заторопясь, засеменил, и ему было досадно, словно взяли за шиворот и окунули в суету.

Александр сидел за малым столиком. Мундир, ленты, звезды. Не раздевался после бала.

Не поднимая головы, не отрывая пера от бумаги, распорядился:

– Надобно теперь же написать приказ нашим армиям и другой – к фельдмаршалу графу Салтыкову о вступлении неприятеля в пределы России.

«Я от государя услышал о войне». С этой застрявшей в голове мыслью Александр Семенович побежал к себе в кабинет.

На столе сиротою уже горела свеча. Других не стал зажигать. Обмакнул перо в чернила, одновременно садясь и придвигая лист бумаги. Глаза на икону, и рука побежала, оставляя на безупречно белом поле черные борозды.