Царская карусель. Война с Кутузовым

Прапорщик повернулся в седле, показал на появившиеся на дороге повозки.

– Никаких потерь, Ваше Величество.

– Благодарю. А у нас здесь уже полная во всем недостача: всё у слуг, у камердинеров, у денщиков.

– Моя повозка тоже где-то в этом потоке, – признался прапорщик. – У кого бы опросить, где стать вагенбургу?

– Тебе, Муравьев, предстоят переход с вагенбургом до Видзы. Ты у меня молодец!

И колонновожатый дождя уже не чувствовал, забыл, что хотелось есть, хотелось спать, хотелось поменять белье.

В это самое время из Свенциян отбывал обоз на Видзы. Среди этого обоза ехал в своей видавшей виды каретке Государственный секретарь адмирал Шишков.

Александр, показывая себе, генералам и войску, что отступление не есть его малодушие перед Наполеоном, что оно противно его устремлениям, его сердцу, – всячески оттягивал свой отъезд.

Уже карету подали, когда вдруг пригласил он к себе для важного разговора Аракчеева.

Алексей Андреевич вошел в совершенно пустой кабинет царя в таком восторженном внутреннем трепете, с такою хрустальной чистотою в глазах, с таким самоистребительным обожанием в лице, что Александр поднялся, готовый обнять самого верного ему человека во всей русской земле. Обнять, заплакать. Но не обнял, не заплакал.

– Аракчеев, прошу тебя вновь вступить в управление военными делами.

Сказал и прикрыл прекрасные глаза свои веками в длинных ресницах. Алексей Андреевич тотчас сообразил: государю тяжело, государь никого не желает видеть, а посему, оберегая от ненужной тревоги даже верноподданническим согласием в этакую минуту, поклонился и, не сказавши ни слова, бесшумно вышел из кабинета.

Назавтра, в Видзах, указа о назначении Аракчеева военным министром не последовало. Алексею Андреевичу сие было в великую радость: государь назначал его руководить армиями негласно, доверительно: преданнейшему – преданность.

В Видзах Гаупт-квартира расположилась с удобствами. Александру Семеновичу Шишкову был указан приличный дом, вот только работать над манифестом опять-таки не получилось. Ни Румянцева, ни его канцелярии.

Приметил, однако ж, для себя неприятное: Нессельроде и Анстед ежедневно, таинственные и неподступные, проводят у государя по часу, по два.

Наконец тайна сия стала явной. Нессельроде принес Государственному секретарю тетрадь, исписанную с первой до последней страницы. Писано по-французски, приказано – это уже императором – перевести и представить.

Сердце простецки ёкнуло. Адмирал не нашел сил прочитать сочинение двух немцев тотчас.

Вышел из дому: освежить голову, биение сердца унять. Но где она, свежесть: на дороге хаос телег, быстро просохшая земля пылила. Сталкивая в придорожные канавы экипажи и возы беженцев, артиллеристы везли тяжелые орудия. Женские вопли, плач детей, какая-то нелепая матерщина, полунемецкая-полутатарская.

Александр Семенович вернулся в дом, постоял перед книжным шкафом. И вдруг нашел свою книжицу для отроков.

Ребята нам в поле
От солнца сгореть,
Дня жарка мне боле
Нет можно терпеть.
Мы можем собраться
В другой раз сюда;
Купаться, купаться
Теперь череда.

Расстегнул мундир, закрыл шкаф, положил перед собою тетрадь.

Кровь толчками пошла в голову после первых же абзацев. Авторы для начала оправдывали унизительный позор Тильзитского мира, а нынешнее бегство армии – выставляли военной хитростью: заманиваем врага ради огромной победы.

Пробежав глазами статью, вернулся к началу.

«Его Величество император решил придерживаться тактики наблюдения и соответственно расположил свои войска, – писала немчура французским языком. – Этот план действий был вызван стремлением Его Величества избежать войны во что бы то ни стало – ни один шаг не должен был дать даже формального повода к войне…»

– Лизоблюды! – вырвалось у Шишкова.

Намерение Александра уклоняться от войны, от сего лютого зла – одарило русского царя благодарностью народов и, как миром, помазало его голову благословением небес. Но речь-то о Наполеоне. Наполеон и завоеватель – одно и то же слово. Самозванный император Франции признает единственно возможный союз с собою – повиновение. Противостоять завоевателю кротостью? Искать добровольного рабства? Или у русских не было Суворова? Нужно по-суворовски идти на тирана скоро, прямо, возвращая свободу малодушным народам. На все хитрости, на все козни чудовища хватило бы простого мужества русских солдат.

Александр Семенович скорописью набросал на листе бумаги сию тираду.

И, понимая, что медлить нельзя, побежал к государю.

Александр сидел у камина, лицо цвета пергамента, белки глаз, обычно голубые от обилия в них света, в красных прожилках, губы сомкнуты, в них что-то черепашье, безобразно старческое.

– Ты прочитал, Шишков, – вопроса в голосе государя не было. – Слушаю тебя.