Царская карусель. Война с Кутузовым

– Но посмотрите, какая замечательная, какая широкая отмель под сим утесом. Не только Наполеон, но любой из его маршалов пошлет на отмель дивизию, а то и целый корпус, дабы отсечь нам ретираду из сего добровольного капкана. Мостов собирались поставить целых семь. Они все начаты, и ни единый из них не завершен. Теперь мы имеем три моста, понтонных. Разрушить такие мосты можно и артиллерией, а можно их просто взять у нас, отбить, прикрываясь от дрисских батарей утесом.

Прискакал Муравьев 5-й. Прапорщик-мальчик.

– Господин генерал! Господин полковник! Сходы против слободы Путри весьма крутые.

– Своз к мосту для орудий имеется?

– Никак нет! На руках придется спускать.

– Подождем другого моего квартирьера, – сказал Толь Комаровскому.

Стояли, смотрели, как скачет, ныряя в овраги, лошадь Муравьева 2-го.

– Что у Брезднова? – спросил Толь прапорщика.

– Спуски до двадцати метров, но плохо другое.

– Что же? – Толь поглядел на генерал-адъютанта: доложите-де мнение прапорщика Его Величеству.

– Лес вплотную подходит к лагерю. Лес очень густой.

– Вот отменно. А скажите нам, прапорщик, чем нехороша позиция сего лагеря прежде всего…

Николай побледнел от волнения, повел глазами по фронту.

– Да вон.

– Что под сим надобно понимать? – улыбнулся Толь вполне одобрительно.

– Вон высота. Вон другая.

– Мы будем перед неприятелем, как раскрытая ладонь! – решительно сказал Муравьев 5-й.

– Пушки поставят – и картечью, – добавил Николай. – Тут ведь по прямой – близко.

– Наше счастье, что Наполеон не знает, где мы его ждем. – Толь отдал честь генералу.

– Объяснения ваши, господа квартирьеры, убедительнейшие! – Комаровский смотрел на прапорщиков благодарно и ласково.

Вернулись в Главную квартиру, а возле крыльца счастливый Муравьев 1-й: привел в Дрисский лагерь опостылевший ему вагенбург и, слава богу, получил новое назначение.

– Адъютант его высочества Константина Павловича! – объявил он братьям.

– Значит, будем рядом! – возликовал Миша.

Письмо отчаяния

Шишкову совсем было худо. Ночные петухи кричали, а в голове ворочилось тяжелое, беспросветное, и такое, что и мыслями не назовешь.

Вконец измучившись, Александр Семенович встал, зажег свечи, сел писать.

И вспомнил оброненное Балашовым: государь кому-то сказал, что почтет предателем всякого, кто вознамерится разъединить государя и его армию.

Перекрестился на икону Спаса.

– Господи! Ты ведаешь: усердие мое к государеву делу чистое и необходимое.

Писал быстро. Слова вызрели в сердце, как вызревают зерна в колосе.

«Государь и отечество есть глава и тело. Едино без другого не может быть ни здраво, ни цело, ни благополучно. А по сему сколько во всякое время, а наипаче военное нужен отечеству царь, столько же царю нужно отечество».

Сердце торопило приступить к главному, но зануда-ум требовал обоснований. Александр Семенович обливался потом от нетерпения и все-таки смирялся, писал пространно. Однако ж и пространное было горячо, горячее, чем принято в делах государственных.

«При всей уверенности и надежде на храбрость войск наших, на воспрепятствование неприятелю простирать далее стремление свое, нужно и должно подумать о том, что может и противное тому последовать. Счастье у судьбы в руках. Нынешние обстоятельства таковы, что неприятель стремится быстро внутрь царства и мнит потрясением оного как бы отделить войски наши от связи со внутренностью империи. Самое опаснейшее для нас намерение!»

Наконец, и ключевой вопрос явился на бумаге. «Всего важнее зрелое исследование, – написал Александр Семенович и поглядел на огонь свечи – не сожгут ли, как протопопа Аввакума, за сию правду, – где наиболее нужно присутствие государя, при войсках ли, или внутри России?»

Далее необходимо было рассмотреть ситуации.

«1-е, – начертал Александр Семенович на новом чистом листе. – Государь император, находясь при войсках, не предводительствует ими, но предоставляет начальство над оными военному министру, который хотя и называется главнокомандующим, но в присутствии Его Величества не берет на себя в полной силе быть таковым с полною ответственностью».

Все равно, что в ледяную воду кинулся. Теперь нужно выгрести к берегу.

«2-е. Присутствие императора при войсках хотя и служит к некоторому ободрению оных, но оне защищают веру, свободу, честь, государя, отечество, семейства и домы свои: довольно для них причин к ободрению; при том же имя его всегда с ними».

– Вот и поезжай с богом! – сердито крикнул адмирал. И снова рука побежала по бумаге, будто гончая за зайцем.

«3-е. Примеры государей, предводительствовавших войсками своими, не могут служить образцами для царствующего ныне государя императора: ибо не те были побудительные причины. Петр Великий, Фридрих Второй и нынешний наш неприятель Наполеон должны были делать то: первый – потому что заводил регулярные войска; второй – потому что всё королевство его было, так сказать, обращено в воинские силы; третий – потому что не рождением, но случаем и счастием взошел на престол. Все сии причины не существуют для Александра Первого».