Царская карусель. Война с Кутузовым

В четвертом пункте адмирал принялся рассуждать о храбрости. Многими словесами прикрыл важную и очень нужную для такого послания мысль. Поставив храбрость в похвалу простому воину, назвав предосудительной для полководца, написал: «Храбрость в царе тем предосудительнее может быть, чем целое царство больше войск; ибо ежели он будет убит или взят в плен, то государство, сделавшись в смутное время без главы, дорого заплатит за привязанность его к личной славе».

Перечитал, переписал набело, лег спать и выспался.

Утром к Шишкову явился полковник Чернышёв, знаменитый разведчик, приведший в ярость самого Наполеона.

– Государь приказал спросить у вас, не найдете ли чего поправить, – и положил перед Государственным секретарем уже напечатанный рескрипт.

Александр Семенович так и ахнул, хотя и без звука. Писано было черным по белому, но сам он теперь красный: лицо горит, шея в огне.

Царь извещал армию о скором сражении, ободрял, и более всего тем, что он, монарх, будет с солдатами и не отлучится от них, как бы ни повернулось дело.

Шишков яростно вымарал абзац. Глянул на изумленного Чернышёва:

– Донесите государю, господин полковник, что сие зависеть будет от обстоятельств и что Его Величество не может сего обещать, не подвергаясь опасности не сдержать слово, данное солдатам и всей армии.

Болезнь еще не оставила адмирала, но на хворобу Бог времени не дал.

Оделся, поехал к Балашову. Министр полиции занимал богатейший дом бежавшего к Наполеону поляка.

– Александр Дмитриевич – прочитай и скажи, что думаешь. Скажи правду. Пусть она будет для меня самой горькой.

Шишков положил перед министром свое письмо, сел возле окна, смотрел на пруд. Правильный овал, зеленая подстриженная трава. Красиво и неестественно. По-европейски.

Балашов письмо читал долго. Александру Семеновичу стало не по себе, но тут он услышал:

– Мы обо всем этом говорили, сомнение в одном: будет ли прок от письма?

– Александр Дмитриевич! – резво вскочил на подгибающиеся от слабости ноги Государственный секретарь. – Богом тебя прошу! Съезди к Аракчееву, выведай его мнение о сем предмете. Он ведь без наименования, но военный министр.

– А военный министр с именованием – всего лишь зритель происходящего. Тотчас и поеду.

– Бог наградит вас! – У Шишкова слезы дрожали в голосе. – Александр Дмитриевич, коли уж вы там будете, привезите печатный листок приказа войскам. Мне его поутру представил флигель-адъютант Чернышёв.

– Мой слуга напоит вас чаем. Ожидайте меня здесь.

Балашов уехал. Пришлось пить чай. Чай лечит болезнь ожидания. Александр Дмитриевич обернулся необыкновенно скоро. К четвертой чашке поспел.

– Докладываю! – У порога вытянулся не хуже служаки унтера. – Граф мнения вашего, господин Государственный секретарь, не отвергает.

– Господи! – перекрестился Шишков, тоже стоя и тоже чуть ли не навытяжку.

– Однако ж… – Балашов подошел к столу, сел, Александр Семенович тоже сел. – Однако ж граф не знает, каким средством достигнуть предлагаемого.

– Приказ по войскам привезли? – быстро спросил Шишков.

Взял листок, глянул в него и блаженно откинулся на спинку стула: вычеркнутых слов в приказе не было.

– Я кое-что все-таки значу! – придвинулся через стол к Балашову. – Письмо надобно подписать тремя подписями. Обоснованием тому: просьба государя собираться нам троим и обсуждать важнейшие дела.

Чашки были отодвинуты. Александр Семенович принялся за очередной вариант послания.

«Его императорскому величеству угодно было изъявить волю свою, чтоб мы трое (нижеподписавшиеся) имели между собою сношение и рассуждали обо всем, что может быть к пользе государя и отечества.

Во исполнение сего высочайшего нам поручения, входя обстоятельно во все подробности настоящего временя и состояния дел, мы по долгу присяги и по чувствам горячего усердия и любви к государю и отечеству, рассуждаем следующее…» Далее следовал прежний текст.

Закончив переписывать письмо, Шишков на последней странице сделал большой отступ, для подписей Аракчеева и Балашова, и подмахнул весьма опасную сию бумагу.

– Александр Дмитриевич, дело не терпит отсрочек и промедлений. Отвезите письмо Аракчееву. Подпишет – оставьте, не подпишет – привезите: я его отправлю с припискою: «В собственные Его Величества руки».

– Еду, – только и сказал министр-курьер.

Шишков снова принялся пить чай, хотя давно уж пришла пора обеду. Балашова не было час, другой… Воротился и, увидевши адмирала, даже руками всплеснул:

– Александр Семенович! Я из ставки послал на вашу квартиру человека уведомить вас в положительном решении нашего дела. Граф письмо подписал, взялся отдать оное в собственные руки, но не тотчас, а когда будет пристойно и с благополучными видами.

– Пойду доболею. – Шишков улыбался, рубашка на нем была мокрая от пота: то ли чаю много выпил, то ли болезнь выходила порами.

Падение дрисского лагеря