Царская карусель. Война с Кутузовым

– Примирение предполагает равенство сторон! – Глинка вызывал недоумение своей независимостью, своей показной свободой: быть равным в кругу особ сиятельных. Разил Юсупова без зазрения совести. – Князь! Беда в том, что Исидор принял верховенство папы, подставил шею под хомут догматов, противных православию. Рассуждая о смуте, не должно забывать о раскрытой щучьей пасти католического Рима. Сия щука так бы и проглотила русский народ.

– Ваша пламенность замечательна, но она же доводит вас, милейший Сергей Николаевич, до казусов, – сказал Ростопчин, защищая Юсупова.

– Вы имеете в виду, Федор Васильевич, происшедшее в Дворянском собрании?

– Вот именно! Мне передавали, и подробнейше: ваша речь была сам огонь, покуда с вашего потерявшего контроль языка, не сорвалось предсказанье о том, что Москва будет сдана злодею.

– Я сказал: «Мы не должны ужасаться: Москва будет сдана». И я привёл причины: отсутствие природной, а также инженерной преграды сильному неприятелю. Обратимся, господа, к историку. Николай Михайлович! Разве я не прав, утверждая: из отечественных летописей явствует – Москва вечная страдалица за Россию. И вот третий мой довод: сдача Москвы будет спасением России и Европы. Мою речь прервал ваш приход, граф. Именно после моей речи было решено выставить в ратники десятого.

– Но кто вам сказал, что Москву сдадут? Я, главнокомандующий, генерал-губернатор древней столицы России, этого не говорил! Может быть, вы списывались с Барклаем де Толли? Господи! Не государь ли присылал вам нарочного с предложением объявить сие перед самым своим приездом в наш дивный град? – Глаза Ростопчина потемнели. – Пока что я выслал из Москвы Ключарёва и Дружинина – обожателей Сперанского и, стало быть, кумирню Наполеонову.

Сказано было жёстко и откровенно. За столом воцарилась тишина.

– Будет Наполеон в Москве, или его побьют, но я отправил семейство и один список «Истории государства Российского» в Ярославль, – объявил Карамзин.

– Если бы не отправили, я о том просил бы вас уже сегодня! – весело откликнулся Ростопчин. – Сокровища Оружейной палаты, Государственный архив непозволительно подвергать опасности утраты, ежели подобная угроза возможна даже в десятой доле. И, скажите, кому Ростопчин запретил покинуть Москву? Но, господа! Бережёного Бог бережёт… Мною запрещается одно: производить панику.

Поднял бокал с вином, чокнулся прежде всего с Глинкой:

– За твое предприятие, партизан! Но полезная сия мысль не должна стать главенствующей в сражениях с Наполеоном… В партизанстве есть нечто от русского юродства. Пусть нас завоюют, а мы, притворно покорясь, будем убивать французов в тёмных улицах, резать сонными, грабить их обозы, уничтожать фуражиров. Николай Михайлович! Что же вы молчите? Один я нынче говорун. Что сказали бы пращуры, окажись в нашем положении?

На лице Карамзина печать нездоровья, но говорил горячо:

– Евпатий Коловрат слов по себе не оставил, но хан Батый горевал, что сей русич – не монгол. Святой князь Александр Невский, бивший шведов и немцев, героическому истреблению собственного народа предпочёл братание с предводителями нашествия. Увы! Чтобы перетерпеть Батыев плен, потребовалось две с половиной сотни лет. Сегодня другое. На нас пришли не тьмы неведомого народа, но сотни тысяч солдат. Они не ведают, зачем здесь. Это неведенье станет одной из основных причин их гибели.

– Николай Михайлович, а вы знаете, что Жуковский в Москве? – спросил Ростопчин.

– Первый раз слышу!

– Истинный патриот. Сначала о Родине, потом о друзьях. Прибыл и сразу – в Комитет Ополчения. Зачислен в Первый полк к Мамонову.

– Я запишусь в последний, – сказал Карамзин. – Буду среди тех, кто хоть на что-то сгодится.

По гостям

Москва, встретив и проводив царя, то ли по инерции, то ли наперекор несчастию закатывала сумасшедше щедрые обеды и ужины.

По дороге в Петровское, куда была звана «вся Москва», Вяземский и Жуковский заехали к Николаю Михайловичу. Он был им рад.

– Вот – моя кручина! – повел рукою по стеллажам с книгами. – Чтобы это вывезти – нужен обоз. С Виельгорских за девять подвод взяли чуть ли не пятьсот рублей. И это от Москвы до имения – не более тридцати верст. Переправить библиотеку в Ярославль или в Арзамас, где у меня деревенька, – просто денег таких нет.

– Может, обойдётся? Витгенштейн прямо-таки разгромил французов! – утешил Вяземский. – Платов имел успех…

– А Наполеон идёт себе, и никто точно не скажет, где он нынче. В Витебске, в Могилёве, в Орше? Скорее всего, и в Витебске, и в Орше с Могилевым.

– Необходимо соединить армии. – Князь Петр Андреевич повторял сие общее желание.

– Принесёт ли пользу соединение? – Карамзин поглядывал на Жуковского. – Платов по службе самый старший, а над ним и Барклай, и Багратион. Вся Москва об этом судачит, перебирая армейское начальство. Не токмо Платова и Багратиона, военный министр младше по старшинству ещё двенадцати генерал-лейтенантов. И каждому обидно… Надежда на Смоленск… Исконная крепость.

– Дюжина командующих в одной армии – это дюжина армий, – сказал Жуковский.