Царская карусель. Война с Кутузовым

«1-е. О всех рекрутских депо, ныне в наличности находящихся, о числе и вооружении оных.

2-е. О регулярных войсках, которые внутри империи формируются; где и какой успех сего формирования происходит».

Написал письмо к Барклаю де Толли, но попросил Кайсарова тотчас уничтожить.

– Покуда доедем, много воды утечет. Пусть действует без вмешательства. Тем более что нам мало чего известно и об армии нашей, и о противнике.

В день памяти равноапостальной великой княгини Ольги, в воскресенье 11 августа Кутузов вышел из дому и сел в карету.

Ехать пришлось шагом. От Гагаринской пристани до Прачешного моста стоял народ.

Михаил Илларионович время от времени выходил из кареты, кланялся и, осеняя себя крестным знамением, командирским голосом просил провожающих:

– Молитесь обо мне, православные! Меня посылают на великое дело.

Наконец карета добралась до Казанского собора.

Михаил Илларионович приложился к чудотворному образу. Священники окропили его святою водой, поднесли медальон с иконою Казанской Божией Матери в золотой ризе.

– Клянусь! – провозгласил Михаил Илларионович, чтоб все слышали. – Клянусь! Первая отнятая у врага добыча будет украшением сего храма.

Встал перед Царскими Вратами, отдал земной поклон святому престолу:

– Господи! Донеси меня здоровым до места моего назначения.

Заплакал и, не отирая слёз, пошёл к экипажу.

К нему тянулись руки. Его трогали, он кланялся и просил:

– Молитесь обо мне! Молитесь обо мне!

Девочка, крошечка, дала ему цветы:

– Дедушка, возьми! Освящённые.

– Голубушка! – Цветы принял, нёс перед собою и, когда карета наконец тронулась, всё держал цветы перед собой. Три-четыре василька, три-четыре колокольчика и ромашки.

Причастие

Двенадцатого августа на ночь глядя в Москву приехали Авдотья Петровна Киреевская, с сестрами, с Анной, с Екатериной. Василий Андреевич спал… Пробудившись в монашеский свой час, встретил всех трёх одетыми скромнейше, в платках.

У Авдотьи Петровны на донышке глаз алмазики.

– Василий Андреевич! Нам твой новый слуга – какой он у тебя страшный, калмык, что ли? – сказал: вы отправляетесь с армией чуть ли не завтра.

– Завтра нет! Но, видимо, на днях.

– Вася, мы в церковь. Пошли с нами, тебе надобно причаститься. Без этого нельзя, Вася, без этого нехорошо!

Василий Андреевич развёл руками.

– Как можно без приготовления? Я по гостям ездил. Чуть было в оргию не угодил. Без поста?

– Вася! Всё это скажешь батюшке. Он твои грехи на себя примет… Ты же на войну идёшь.

В приходской их церкви, всегда просторной, было тесно.

Мужики, бабы, прислуга всяческая чуть ли не плечо в плечо с барышнями, со старушками помещицами. Разве что купцы. Стояли особью, едино у левого клироса.

Перед Царскими Вратами место занимали два-три семейства из аристократов.

Василий Андреевич уловил необыкновенность службы. Впрочем, всё шло своим чередом. Священник, старичок за семьдесят, возгласы подавал негромко, и молитва или только призыв к молитве звучали одиноко и словно бы повисали в хрустальном воздухе, хотя надышано, и от обилия свечей тепло над язычками пламени покачивалось густою волной.

Василий Андреевич смотрел на семисвечник в алтаре и страшился: как бы какая из лампад не погасла вдруг. Нет, он не видел голубя над алтарём, не ощущал в себе какой-либо благодати, чуда, тяги к божеству, но он был как все здесь. И все были не ради забот своих, коим нет конца, не обид ради, амбиций, желаний, просьб, чаяний. Никому не было дела, как служит нынче причт, как поют на клиросах. Люди были с Богом. Перед Богом. Единственное жило теперь в их душах: как Господу угодно, то и претерпим.

Будущее – отлетело прочь за ненадобностью. Что мужику об урожае молиться, когда быть ли завтру? Что дворянину о чинах, об имениях, о наследствах мечтать, коли быть ли завтру? Придёт негаданное, и проживи его, претерпи – как Бог даст.

Священник причастил воина Василия. И, может быть, впервой Жуковский принял – кровь жизни и хлеб жизни.

Авдотья Петровна, блистая глазами, слёзы у неё не проливались, но и не просыхали, благодарно взяла его за руку, подвела к иконе Матери Божией «Умягчение злых сердец».

– Вася! Дай мне слово, что не будешь искать геройства. Вася, не гневи Господа, ибо тебе иное дано. Не шпага, не пушка… Слово-то, Вася, – Бог!

Священник начал молебен, заказанный супругами: они стояли, держась за руки, капитан с седеющими висками и юная женщина с явственно обозначившимся животам.

Авдотья Петровна подала дядюшке свечу. Поставил перед иконою.

На улице к Жуковскому подошли молодые люди.

– Василий Андреевич, нас недавно посетила мадам де Сталь. Как вы относитесь к её сочинениям?

– Господа, что судить нам знаменитостей? Для знаменитостей, как и для всех прочих, судья – Время.

– Мы считаем, что восторги, щедро даримые ее безбожным, безнравственным романам, – искусственны, – сказала красавица. – Слава богу, писательша явилась в Россию в такое время, когда нам нет дела до иностранных сочинений, нам Наполеона достаточно.

Василий Андреевич стоял в растерянности: затевался разговор серьёзный и непростой.

Авдотья Петровна взяла дядю под руку.