Царская карусель. Война с Кутузовым

– Не война мой тиран. Близкие мне люди. Убили, в который раз, даже не само счастье, а надежду на счастье. Слава богу, отправляюсь в поход… Желанное всем нам «завтра» совершенно безболезненно, не пугая, перестало существовать.

– Всё переменится! К лучшему! К лучшему! – Карамзин выставил блюдо перед гостем. – Сёмушка серебряно-розовая, со слезою, и мы её съедим.

20-го, заканчивая письмо Ивану Ивановичу Дмитриеву, Карамзин напишет: «Я благословил Жуковского на брань: он вчера выступил отсюда, навстречу неприятелю».

Проводы

Все три племянницы наседками сидели перед своим ненаглядным дядюшкой – и от их жалости, от их любви и впрямь чувствовал себя цыплёнком. Вот только цыплёнку предстояло идти с мечом и защитить наседок от супостата.

Слуга Василия Андреевича, нанятый по совету Вяземского, не показывая ревности, служил верно, а главное, исправно. Калмык по крови, он был крещён в Андрея, прошёл Аустерлиц, был на турецкой войне. Снарядил он своего хозяина в поход прилежно и быстро. Лишнего ничего не взял, нужного не забыл. Все пожитки и пропитанье в телегу, боевую лошадь к телеге – поручик Жуковский принял решение идти в пешем строю.

Авдотья Петровна, Аннушка, Катенька сидели с Василием Андреевичем на диване перед обычною голландкою, смотрели на огонёк. Топили не ради тепла, ради уюта. Впрочем, вечера были холодные. Июльская жара осталась за порогом августа. Принесло дожди. Свежесть обернулась холодными сквозняками.

Авдотья Петровна ездила поутру с визитами и вместе с новостями доставила очередную афишку, самолично писаную Ростопчиным. Дали Василию Андреевичу огласить.

– «Здесь есть слух и есть люди, – голос у чтеца был бархатный, бунинский, – кои ему верют и повторяют, что я запретил выезд из города».

– Мне Алымовы говорили – выезжать не велено! – вставила словечко Аннушка.

– Не слушай Алымовых, слушай Ростопчина! – назидательно сказал Василий Андреевич. – Черным по белому: «Если бы это было так, тогда на заставах были бы караулы и по несколько тысяч карет, колясок и повозок, во все стороны не выезжали бы».

– Вся Москва поехала! – согласилась Авдотья Петровна. – Я смотрела на сие движение, и мне чудилось: дома тоже движутся. Выходит, мы боимся Наполеона. Не верим Кутузову, а он обещает не пустить французов в Москву! Не верим Ростопчину, у которого сто тысяч наготове. Не верим нашим офицерам, солдатам, государю, наконец.

– Верить надобно Богу! – Василий Андреевич разгладил замятый листок. – Ну, что ещё скажет нам градоначальник? «А я рад, что барыни и купеческие жёны едут из Москвы для своего спокойствия. Меньше страха, меньше новостей, но нельзя похвалить и мужей, и братьев, и родню, которые при женщинах… отправились без возврату. Если по их – есть опасность, то непристойно, а если нет ея, то стыдно. Я жизнию отвечаю, что злодей в Москве не будет!..» Слышите, дорогие мои, – не будет! Генерал, убежден, а вот историк на свою библиотеку, оставшуюся в Москве, смотрит как на пропащую.

Катенька вдруг обняла чтеца.

– Василий Андреевич! Вас-то куда ведут? Множество из ваших не были на войне, не обучены… Такое войско годно разве что на растерзанье.

– Господь милостив! Я, узнавши о вторжении, по огурцам в Мишине стрелял. Без единого промаха!

– Французы не огурцы. Вся Европа им покорилась, – по-совиному глянула Авдотья Петровна на дядюшку. – Я молюсь за испанцев и за нас. Испания и Россия одни во всём мире Богу молятся с верою, потому и не сдались на милость антихриста.

– Господин Ростопчин не на Бога, на силу уповает. – Василий Андреевич снова расправил афишку. – Вот его расклад и ответ, почему Наполеону в Москве не быть… «В армиях 130 000 войска славного, 1800 пушек и светлый князь Кутузов истинно государев избранный воевода русских сил и надо всеми начальник. У него, сзади неприятеля, генералы Тормасов и Чичагов, вместе 85 000 славного войска; генерал Милорадович из Калуги пришёл в Можайск с 36 000 пехоты, 3000 кавалерии и 84 пушками пешей и конной артиллерии. Граф Марков через три дня придёт в Можайск с 24 000 нашей военной силы, а остальные 7000 – вслед за ними. В Москве, в Клину, в Завидове, в Подольске – 14 000 пехоты. А если мало этого для погибели злодея, тогда уж я скажу: «Ну, дружина Московская, пойдём и мы!» И выйдем 100 000 молодцов, возьмём Иверскую Божию Матерь да 150 пушек и кончим дело все вместе. У неприятеля же воих и сволочи 150 000 человек, кормятся пареною рожью и лошадиным мясом. Вот что я думаю и вам объявляю, чтоб иные радовались, а другие успокоились, а больше тем, что и Государь Император на днях изволил прибыть в верную свою столицу. Прочитайте! Понять можно всё, а толковать нечего».

– И толковать нечего! – улыбнулся Жуковский, взял в руки кивер.

И всякая кровинка в нём затосковала. Великий воин Гюон отправляется поразить, врага. Только гюонов-то – сто тысяч. И ни магии, ни волшебства… Наполеон, разумеется, мистик, ему служит его невероятное счастье. За Кутузовым великих побед не числится, за Кутузовым – одно: русский человек.