Царская карусель. Война с Кутузовым

– Господа, Василий Андреевич после причастия.

– Простите нас, Жуковский! – поклонилась поэту юная особа серьёзно и почтительно. – Мы любим вашу «Светлану» и вас.

– Василий Андреевич! – быстро сказал один из молодых людей. – Вы слышали, главнокомандующим назначен Кутузов!

– Слава богу! Спасибо за доброе известие! – Жуковский поклонился.

– Война идёт на русской земле, значит, и война русская! – В голосе юной особы звенели, должно быть, слёзы. – Русских солдат русским командирам вести на бой.

Замахи быть в Париже

14 августа Москва читала очередную афишку Ростопчина.

«4-го числа император Наполеон, собрав все свои войска, в числе 100 000 человек, пришёл к Смоленску, где был встречен в шести верстах от города корпусом генерал-лейтенанта Раевского. Сражение началось в 6 часов утра и с полудня сделалось кровопролитнейшим… С нашей стороны урон убитыми и ранеными до 4000 человек, в числе первых два храбрых генерала Скалон и Балла».

Ростопчин извещал о начале сражения, а всё уже было кончено более недели тому назад.

Москва паниковала. Заставы запрудили обозы с беженцами. Уже 15-го августа великосветская львица Мария Волкова писала петербургской великосветской львице Варваре Ланской. Военные неудачи требовали хоть какого-то объяснения.

«Если так легко было нашему доброму царю уничтожить порядок, существовавший испокон веку, с другой стороны, не легко будет нашим генералам свыкнуться с порядком, по которому вчерашний начальник сегодня поступает под команду к своему подчинённому. Такие правила невыносимы для нас, русских, тем более что они взяты у французов. – Автор письма как-то не приметила, что при всеобщей ненависти к французам, к французскому, письмо она пишет на французском языке. – …Так как отдельные корпуса действовали несогласно и каждый хотел делать по-своему, то мы и потерпели страшное поражение под Смоленском. Французы провели наших, как простаков. Была бы возможность поправить дело, если бы друг другу помогали или бы нашёлся человек, который, заботясь обо всех, никого не обрекал бы на неизбежную жертву. Но дело повели таким образом, что город, который в состоянии был сопротивляться шесть месяцев, взят в три дня, и вот теперь наше войско в 300 верстах от Москвы, и оба войска на расстоянии 7 верст друг от друга. Теперь тебе должно быть ясно, почему мы так радуемся назначению Кутузова».

Письмо Волковой писано в праздник Успения Пресвятой Богородицы, но в нём ни слова о празднике, о богослужениях, о Боге некогда помянуть.

Волковой известно: Главная квартира Кутузова в Дорогобуже, а это всего лишь в двадцати верстах от имения ее дяди Кошелева. Власть обрекает крестьян на полное разорение, а то и на гибель, но крестьяне верят царю и покорны его царским повелениям. А велено сидеть на месте, не бросать изб, покуда французы не придут. Волкова негодует: «Посуди, до чего больно видеть, что злодеи, вроде Балашова и Аракчеева, продают такой прекрасный народ. Но уверяю тебя, что ежели сих последних ненавидят в Петербурге так же, как в Москве, то им несдобровать впоследствии».

Впрочем, оптимисты не перевелись. Почтарь Оденталь писал Булгакову, секретарю Ростопчина: «С тем числом регулярного ополчения, каковое мы теперь имеем, должны мы через год быть в Париже».

Улицы Москвы стали тесными от повозок. Жуковский пришёл попрощаться с Карамзиным пешком, но уже в форме ополченца. Медвежий кивер с крестом, серый полукафтан поверх чекменя, на поясе сабля.

Николай Михайлович исхудал, лихорадка замучила. Нервными стали прекрасные его руки, всё чего-то искали, трогали.

– Собрался писать Дмитриеву – не могу! – признался Николай Михайлович. – Сесть на своего серого конька и – вместе с вами… Так ведь сляжешь, не добравшись до французов. Вывозить библиотеку? Но далеко ли уедешь по таким запруженным толпами дорогам? Будь как будет! Конь у меня, слава богу, в холе, резв, здоров. В случае чего – унесёт… А вы-то когда?..

– Позавчера назначили на 17-е, вчера – на 19-е…

– Всё-таки определенность…. А я не знаю, куда себя деть, чем себя занять. Кинулся просматривать Светония. Открыл нынче «Божественного Тита». И обнаружил в нём множество черт, сходных с чертами характера и даже внешности – нашего государя. Телесными и духовными достоинствами блистал с отроческих лет… Правда, был невысок ростом и писал стихи. Будучи человеком редкостной доброты, просителей не отпускал, не обнадёжив. И когда его упрекали, что он обещает больше, чем может выполнить, говорил: «Никто не должен уходить печальным после разговора с императором». И ещё одно. Правление Божественного Тита не миновали бедствия: извергался Везувий, поражала народ моровая язва, три дня, три ночи пылал Рим. Но всем обездоленным в пожаре Тит сказал: «Все убытки мои!»

Николай Михайлович всплеснул руками:

– Да что это я! Всё говорю, говорю! Идёмте, у меня есть сёмга и прекрасное вино. Господи! Прочитайте стихи. Вы теперь пишете?

– Николай Михайлович, мне чудится, что тот невидимый, неощущаемый орган, творящий стихи, засох в моей душе.

– Жуковский! Побойтесь Бога.