Царство и Слава. К теологической генеалогии экономики и управления

Обратимся к проблеме mutatio vestis, в связи с которой император сменяет гражданскую тогу на paludamentum insigne командующего войском. Понимать этот процесс (как это делает Алфëлди) лишь как следствие утверждающегося примата армии над властью сената или рассуждать в контексте разговора о церемониале о противопоставлении права и власти – еще не значит прояснить что-либо в отношении его особого значения. Действительно, нам известно, что уже в период республики отношение противопоставления между тогой и paludamentum соответствовало разграничению между pomerium и всей остальной территорией, а значит, непосредственным образом сказывалось на публичном праве. Магистрат ни при каких обстоятельствах не мог войти в Рим в военном одеянии: он был обязан sumere togam до того, как пересечет границу. Таким образом, тот факт, что император носил свой пурпурный paludamentum в городе, свидетельствует не столько о фактическом преобладании власти армии, сколько в первую очередь о неопределенности формального разграничения между консульской и проконсульской властью, pomerium и территорией, правом мира и правом войны. Mutatio vestis, таким образом, оказывает непосредственное перформативное воздействие на публичное право. Лишь в этой перспективе становится понятно, почему в Византии церемониал, связанный с одеянием императора, был вверен особому ведомству, называемому mētatōrion, где высокопоставленные чиновники чутко следили за тем, чтобы всякой функции или ситуации строго соответствовал определенный наряд. И, лишь учитывая юридическое значение пурпурного цвета как символа верховной власти, можно понять, как сложилось так, что начиная с IV века производство пурпура в Риме было национализировано, а владение им в частном порядке могло быть расценено как преступление в оскорблении величества (Alföldi. P. 169).

Подобные рассуждения можно развернуть и по поводу сложного протокола, регулирующего, помимо proskynēsis, отношение между стоячим и сидячим положением во время публичных появлений императора. Здесь, опять же, вместо того чтобы усматривать в позе лишь символическое выражение ранга, необходимо уяснить, что скорее сама поза непосредственно устанавливает иерархию. Как у Псевдо-Дионисия божественность не проявляется в иерархии, но сама уже есть ousia и dynamis, слава, сущность и сила небесных и земных иерархий (E. H., 378a) – так и верховная имперская власть в самих своих проявлениях, в своих жестах и убранстве являет собой иерархический церемониал и эмблему.

7.6. Эмблемам и символам власти посвящено монументальное исследование Эрнста Перси Шрамма, историка, снискавшего себе известность и за пределами узкоакадемической сферы благодаря изданию «Tischrede» Адольфа Гитлера. В предисловии, а также во введении к трем томам «Herrschaftszeichen und Staatssymbolik» он настаивает на необходимости освободить область собственных изысканий от влияния тех «романтиков – чтобы не сказать хуже, – которые в знаках верховной власти ищут то, что, по их мнению, составляет „дух Средневековья“» (Schramm. Vol. I. P. IX), и отказаться, по причине их неоднозначности, от таких терминов, как «инсигнии» и «символы», которым он предпочитает вовсе не обязательно более точные «знаки господства» (Herrschaftszeichen) и «символику Государства» (Staatssymbolik) (Ibid.).

Хотя Шрамм неоднократно останавливается на предостережениях терминологического и методологического толка и по аналогии с варбургианскими Patosformeln[209] говорит о «формулах величия» (Majestätsformeln) и об «образах-моделях» (Bildmodel), книга по сути представляет собой огромную поэму, посвященную знакам власти. Почти на 1200 страницах исследования ничто, или почти ничто не уклоняется от экфрастической одержимости автора и от скрупулезной каталогизации, проведенной его помощниками: от триумфальной trabea римского императора до митры и тиары понтификов и правителей, от священного копья германских и лонгобардских королей до колокольчиков (tintinnabula) на одеянии духовных лиц и царей, от бесконечно разнообразных королевских и императорских корон до богатой феноменологии трона во всех его вариантах, от cathedra Petri до тронов английских, арагонских, польских, шведских, сицилийских королей.