Царство и Слава. К теологической генеалогии экономики и управления

Отсюда становится понятной та первостепенная роль, которую западная философская традиция закрепила за созерцательной жизнью и бездеятельностью: наиболее присущая человеку деятельность – это субботство, которое, обращая в бездеятельность конкретные функции живущего, открывает их для возможности. Созерцание и бездеятельность являются в данном смысле метафизическими операторами антропогенеза, которые, освобождая живущего человека от его биологической и социальной судьбы, наделяют его тем измерением, которое мы привыкли определять как политику. Противопоставляя созерцательную и политическую жизнь как «два bioi» (Pol. 1324a), Аристотель надолго сориентировал в ложном направлении и политику, и философию и вместе с тем очертил парадигму, на основе которой суждено было сформироваться диспозитиву экономики-славы. Политическое не является ни bios, ни zōē, но тем измерением, которое бездеятельность созерцания, приостанавливая лингвистические и телесные, материальные и нематериальные практики, без конца открывает живущему и которым непрестанно наделяет его. Поэтому с точки зрения теологической ойкономии, генеалогию которой мы здесь очертили, нет ничего более неотложного, чем включение бездеятельности в ее диспозитивы. Zōē aiōnios, вечная жизнь, есть имя этой бездеятельной сердцевины человеческого, этой политической «субстанции» Запада, которую машина экономики и славы непрерывно пытается захватить в собственное поле.

ℵ Моделью этого действия, состоящего в том, чтобы обратить в бездеятельность все человеческие и божественные дела, является поэтическое произведение. Потому что поэзия и есть такая лингвистическая деятельность, которая состоит в том, чтобы сделать язык бездеятельным, – или, выражаясь словами Спинозы, точка, в которой язык, приостановив свои коммуникативные и информативные функции, отдыхает в самом себе, созерцает свою способность говорить и таким образом открывает себя для нового, возможного использования. Так, «Новая жизнь»[269] или «Песни»[270] – это созерцание итальянского языка; секстина Арнаута Даниэля – созерцание провансальского языка; гимны Гëльдерлина и стихи Индеборг Бахман – это созерцание немецкого языка; «Les illuminations»[271] – созерцание французского языка… Поэтическим субъектом является не индивид, который написал эти стихи, но субъект, который производится там, где язык сделался бездеятельным, – иными словами, превратился в нем и для него в чистую способность говорения.

То, что поэзия свершает для возможности говорить, политика и философия должны исполнить для способности действовать. Делая бездеятельными экономические и биологические практики, они показывают, что может человеческое тело, и открывают его для нового, возможного использования.