Царство и Слава. К теологической генеалогии экономики и управления

Теперь мы начинаем лучше понимать смысл нынешних определений демократии как government by consent или consensus democracy и суть той основополагающей трансформации демократических учреждений, которая оказывается в них под вопросом. В 1994 году в связи с постановлением Федерального суда Германии, отклонившего иск в отношении антиконституционного характера ратификации Маастрихтского договора, в Германии развернулся спор между именитым конституционалистом Дитером Гриммом и Юргеном Хабермасом. В небольшом эссе с многозначительным заглавием в форме вопроса «Braucht Europa eine Verfassung?» («Нужна ли Европе конституция?»), вступая в весьма оживленную на тот момент в Германии дискуссию между сторонниками позиции, согласно которой договоры, которые привели к объединению Европы, уже обладали формальной конституционной ценностью, и теми, кто, напротив, отстаивал необходимость собственно конституционного документа, юрист подчеркивал нередуцируемое различие между международными договорами, которые имеют свое юридическое обоснование в соглашениях между государствами, и конституцией, которая предполагает учредительный акт со стороны народа. Гримм пишет:

Конституция в полном смысле слова обязательно должна восходить к акту народа или по крайней мере к акту, приписываемому народу, посредством которого последний сам себе присваивает способность действовать политически. Подобный источник совершенно отсутствует в первичном коммунитарном праве, которое исходит не от европейского народа, а от отдельных государств-членов, и продолжает от них зависеть даже после того, как оно вошло в силу. [Grimm. P. 353.]

Гримм не питал никакой ностальгии в отношении модели национального государства или национальной общности, единство которой, так или иначе, предполагается субстанциально или на основе «укорененности в этносе» (Ibid. P. 365); но он смог лишь указать на то, что отсутствие европейского общественного мнения и общего языка делают – по крайней мере, на данный момент – невозможным формирование чего-то хотя бы отдаленно напоминающего общую политическую культуру.

Этот тезис, который последовательно отражал принципы современного публичного права, в сущности соответствовал позиции таких социологов, как Лепсиус, которые примерно в те же годы, признавая разграничение между ethnos (национальная общность, основанная на преемственности и однородности) и dēmos (народ как «гражданская нация»), все же настаивали на том, что Европа еще не располагает неким общим dēmos и потому она не может конституировать политически легитимную европейскую власть.

Этому представлению о необходимом отношении между народом и конституцией Хабермас противопоставляет тезис о народном суверенитете, окончательно эмансипированном от субстанциального субъекта-народа (состоящего из «физически присутствующих, принимающих активное участие и заинтересованных членов общности») и полностью разрешившемся в лишенные субъекта коммуникативные формы, которые, в соответствии с его представлением об общественности, «управляют потоком формирования политического мнения и воли» (Habermas. P. XXXIX). Как только народный суверенитет распадается и рассеивается на подобные коммуникативные процедуры, символическое пространство власти не может быть занято новыми идентичными символами; но главное – в этом случае отпадают возражения конституционалистов по поводу самой возможности существования чего-то похожего на «европейский народ», понимаемого в скорректированном, то есть коммуникативном, смысле.

Известно, что в последующие годы действительно был сделан набросок «европейской конституции» – с неожиданным исходом, который все же следовало изначально предвидеть: эта конституция была отвергнута «гражданами как народом», который должен был ратифицировать ее, притом что она не была выражением его учредительной власти. Дело в том, что если Гримму и теоретикам народно-конституциональной связи можно было поставить в укор то, что они все еще оперировали общими предпосылками (язык, общественное мнение) – то Хабермасу и теоретикам корреляции народ-коммуникация можно было не без оснований возразить, что в конечном счете они передают политическую власть в руки экспертов и медиа.