Царство и Слава. К теологической генеалогии экономики и управления

1.5. Влияние философии Мальбранша на политические теории Руссо имеет обширное документальное подтверждение (Брейе, Райли, Постильола). Ученые, однако, ограничивались тем, что реконструировали бросающиеся в глаза терминологические подражания и сопоставляли немаловажные общие идеи этих двух мыслителей, но не всегда исследовали те структурные аналогии, которые сопровождали и делали возможным перемещение мысли из теологического контекста в политический. В частности, в монографии Патрика Райли «The general will before Rousseau»[274] очерчена обширная генеалогия понятий о volonté générale и volonté particulière, которая от теологии XVIII века восходит к самому «Общественному договору». Руссо не придумал эти понятия, но вывел их из богословских дебатов о благодати, где, как мы видели, они имели стратегическую функцию в понимании провиденциального управления миром. Райли доказывает, что общая воля у Руссо, без сомнения, может быть определена как секуляризация соответствующей категории у Мальбранша и что вообще французская теологическая мысль, от Арно до Паскаля и от Мальбранша до Фенелона, оставила весьма заметные следы во всех трудах Руссо; но вопрос, в какой мере последний мог повлиять на сдвиг целой теологической парадигмы в сферу политики, кажется, не представляет интереса для исследователя. То, что перенос каких-либо положений из теологической сферы в политическую может привести к непредвиденным последствиям и, следовательно, к чему-то вроде «непростительной забывчивости» в случае Руссо, не ускользнуло от внимания Альберто Постильолы (Postigliola. P. 224). Но он ограничивается лишь замечанием, что понятие «общей воли» у Мальбранша – это синоним божественного атрибута бесконечности, что делает проблематичным, если не противоречащим здравому смыслу, его перенос в мирскую сферу «Города» Руссо, где всякая общность может быть только конечной. Мы же, напротив, постараемся доказать, что с понятиями volonté générale и volonté particulière из теологической сферы в политическую перемещается вся машина провиденциального управления целиком, не просто влияя на отдельные моменты общественной экономики Руссо, но определяя всю ее фундаментальную структуру, то есть соотношение между суверенитетом и управлением, законом и исполнительной властью. Через «Общественный договор» республиканская традиция безоговорочно унаследовала такую теологическую парадигму и такую управленческую машину, в сути которых она сама еще далеко не отдает себе отчета.

1.6. В 1977–1978 годах в своем курсе лекций «Безопасность, территория, население» Фуко в нескольких сжатых строках дает определение фундаментальной структуре политического проекта Руссо (Foucault, Р. 110–111). Он показывает, что проблема суверенитета не сходила со сцены с того самого момента, когда искусство правления вышло в европейской политике на первый план; более того, никогда еще она не была так актуальна, как сейчас, поскольку если до XVII века было принято выводить из теории суверенитета парадигму управления, то сейчас речь идет об обратном процессе: поскольку важность искусства управления все возрастает, нужно найти ту юридическую форму и ту теорию суверенитета, которые могли бы его подкрепить и обосновать. Именно здесь он иллюстрирует этот тезис примерами из Руссо и, в частности, сопоставляет статью 1755 года «О политической экономии» в «Энциклопедии» и «Общественный договор». По мнению Фуко, задача этой статьи – дать определение «экономики», или искусства управления, которое больше не берет за образец семью, но имеет с ней общую цель – править наилучшим образом и с наибольшей эффективностью, чтобы сделать людей счастливыми. Когда же Руссо пишет «Общественный договор», проблема будет заключаться в том, чтобы

понять, каким образом с помощью таких понятий, как «природа», «договор» и «общая воля», можно сформулировать некий общий принцип управления, в равной мере совместимый с юридическим принципом суверенитета и с теми элементами, посредством которых можно определить и охарактеризовать искусство управления […]. Проблема суверенитета не решена; она, напротив, приобретает особую остроту[275]. [Ibid. P. 110.]