Царство и Слава. К теологической генеалогии экономики и управления

Так же, как в провиденциальной парадигме общее и частное провидение не противоречат друг другу и не представляют никакого разделения в единой божественной воле и как у Мальбранша окказиональные причины есть не что иное, как частное воплощение общей воли Бога, так и у Руссо управление, или исполнительная власть, притязает на то, чтобы совпадать с суверенитетом закона, от которого она все же отличается, будучи его эманацией и осуществлением в частных случаях. Понятие эманации, к которому прибегает Руссо, немало удивило его комментаторов; но выбор этого термина видится еще более значимым, если вернуть его в первоначальный контекст – а именно рассматривать его относительно эманативных причин неоплатонического происхождения, встроенных в теорию сотворения мира и провидения через Боэция, Эриугену, «Liber de causis» и иудейское богословие. Именно из-за этого своего происхождения данный термин не пользовался доброй славой во времена Руссо. В статье «Энциклопедии» под названием «Каббала», которую написал Дидро, парадигма эманации была определена как «ось, вокруг которой вращается вся философская каббала и вся система эманаций, согласно которой все, что существует в мире, проистекает из божественной сущности»; и еще более критические суждения можно прочесть в статье «Эманация», где, после подтверждения связи с каббалистикой, звучало предупреждение, что «эта теория прямиком ведет к пантеизму». Обратившись к этому термину в одном из самых щекотливых мест своей системы, Руссо не мог не просчитать логические следствия такого выбора. Он отсылал не к каббале, но к христианскому богословию, где этот термин относился главным образом к исхождению лиц в тринитарной экономике (более того, до XVII века это было единственным значением французского термина émanation) и к теории причин в парадигме креационизма и провидения. В таком контексте данный термин подразумевал, что божественный принцип не умаляется и не разделяется в его триединой композиции и в деятельности сотворения и сохранения мира. Руссо пользуется им именно в этом смысле, чтобы исключить – в пику тем мыслителям, которых он иронически называет les politiques, – идею о том, что суверенитет может быть каким-то образом разделен. Но так же как в тринитарной экономике и в провиденциальной теории, то, что не подлежит разделению, артикулируется с помощью противопоставлений суверенитет/управление, общая воля/частная воля, законодательная власть/исполнительная власть, образующих цезуры, значение которых Руссо старательно пытается минимизировать.

1.7. Путем этих противопоставлений современная политика безоговорочно получает в наследство весь экономико-провиденциальный аппарат (с его противоположностями ordinatio/executio, провидение/фатум, Царство/Правление). То, что служило для обеспечения единства существа и деятельности Бога, примиряя единство сущности с триединством проявлений и правление частных лиц с универсальностью провидения, здесь имеет стратегическую функцию примирения суверенитета и всеобщности закона с общественной экономикой и фактическим управлением отдельных людей. Самое пагубное последствие этого теологического диспозитива, прикрытого политической легитимацией, заключается в том, что он надолго сделал демократическую традицию неспособной мыслить управление и его экономику (сегодня скорее сказали бы – экономику и ее управление, но эти два термина по сути являются синонимами). В самом деле, с одной стороны Руссо воспринимает управление как основную политическую проблему, с другой же – минимизирует эту проблему в ее природе и основании, сводя ее к осуществлению суверенной власти. Это недоразумение, которое снимает проблему управления, представляя его только как исполнение некоего общего закона и общей воли, отрицательно сказалось не только на теории, но и на истории современной демократии. Ибо эта история есть не что иное, как последовательное развенчивание заблуждения о первенстве законодательной власти и, как следствие, осознание невозможности свести управление к простому исполнению. И если сегодня мы видим подавляющее доминирование управления и экономики над суверенитетом народа, от которого осталась лишь пустая оболочка, это, возможно, означает, что западные демократические режимы имеют дело с политическими проявлениями того теологического наследия, которое они, сами того не осознавая, переняли через Руссо.