Царство и Слава. К теологической генеалогии экономики и управления

Именно поэтому, продолжает Агамбен, «праздник и праздность непрестанно всплывают в политических мечтах и утопиях Запада и все так же непрестанно терпят крах»[341]. Тщетность этих попыток объясняется тем, что в рамках господства существующей парадигмы экономики свободное время мыслится исключительно как остаток, пустая форма рабочего времени[342]. Вот почему Агамбен не устает подчеркивать: речь должна идти не об абстрактном отрицании деятельности как таковой, а о модификации ее характера – необходимость (невозможность не) работать должна уступить место сопряженности работы с открытостью случаю, когда возможно не работать[343].

Понятие и феномен славы, этот неожиданно ключевой элемент управленческой машины, может быть интерпретирован как знак такой возможности постольку, поскольку является своего рода резервуаром для этой парадоксальной энергии бездеятельности, зоной ее холостого применения (в одном месте Агамбен определяет славу как «вынесение бездействия в отдельную область: культ или литургию»[344]). Человеческое существо как бы отделяется от своей свободы, освобождается от нее для непрерывной автоматической деятельности – и параллельно становится потребителем знаков этой (всегда уже былой или еще только будущей) свободы, циркулирующих в рамках чисто зрелищной формы прославления. Вот великолепная формула «истинной свободы», выражающая циркулярный характер славы: «…Быть свободными ради того, чтобы прославлять Бога, означает признавать, что в нашем собственном бытии мы предопределены славой, посредством которой мы восхваляем славу, позволяющую себя восхвалять»[345]. Слава – это способ уйти от многих опасных тем, парадигмой которых является представление о Боге, прекратившем свою деятельность, но продолжающем тем не менее быть. Тема свободного времени как раз такого рода, и разговор о ней нужно переводить в безопасное (для существующей модели управления) русло. Поэтому, заменив несколько слов в только что процитированном положении о славе, следует спросить: разве мы сегодня «свободны не для того, чтобы прославлять свою безопасность, поскольку признаем, что в своей жизни мы зависим от сил, ее обеспечивающих, благодаря чему мы только и можем безопасно наслаждаться нашей жизнью, позволяющей собой наслаждаться»? Разговоры о безопасности и необходимости все новых и новых мероприятий и спецопераций, циркулирующие сегодня в медийном пространстве, – наверное, наиболее характерный для дня сегодняшнего эквивалент славы[346].

Избыток славы свидетельствует о том, что экономика – то есть аппарат управления, но также и антропологическая машина – работает (как долго и в какой мере?) вхолостую. Непрерывная циркуляция славы, моделью которой явилась христианская Троица, скрывает воплощенный в ней раскол, поистине скандальную новость о том, что возможна иная форма пользования потенциалом человеческой жизни. Эта другая форма есть, по определению Агамбена, именно форма-жизни – написание через дефис означает, что жизнь не отделена от присущей ей специфической манеры проживания. Священный ритуал прославления здесь уступает место операции профанирования, то есть возвращения в общее пользование, тех видов деятельности, которые до сих пор были подчинены режиму экономики и, стало быть, из такого пользования исключены. Примером такой формы-жизни может послужить взгляд Агамбена на художественную практику:

Форма-жизни – это та точка, в которой работа над произведением и работа над собой полностью сливаются. Художник, поэт, мыслитель – и в целом любой, кто практикует «искусство» и деятельность, – не являются суверенными субъектами, обладающими правами на творческую деятельность и на произведение; скорее, они являются анонимными живыми существами, которые, созерцая и каждый раз приводя в бездействие произведения речи, видения и тел, стремятся получить опыт самих себя и сохранить свою связь со способностью, то есть превратить свою жизнь в форму-жизни[347].