Царство и священство

Чего, например, сто́ят какие угодно церковные запреты, обращенные вовне, к лицам, склонным их просто игнорировать? Что делать, если кто-то из членов Церкви не желает исполнять веление органов церковной власти? Либо, когда между самими органами церковной власти нет согласия, и они обмениваются решениями друг по отношению к другу, которые с такой же легкостью игнорируются обеими сторонами? В том-то и дело, что без внешней силы, способной восполнить лакуны церковной власти, Церковь нормально существовать не может. И этой силой может быть только государство.

Именно в государстве рождается церковное право, которое не только формирует и регулирует отношения внутри Церкви, но и закрепляет за Церковью известные правомочия вовне. Справедливо утверждение, что церковное право относится к области публичного права, поскольку все его правила и полномочия имеют своей целью не интерес отдельных лиц, а общецерковное благо[335]. Однако для того, чтобы право стало публичным, ему необходима общественная среда, системно упорядоченный социум, государство.

Да простится пример, но эту ситуацию можно сравнить с «правом» какой-либо не признанной государством общественной группы. Это «право» может быть сколь-угодно развитым и эффективным (как, например, по-своему эффективен «воровской закон»), но таковым в буквальном смысле словом не является. И справедливо сказано, что «право относится не к существу Церкви, как божественного учреждения, а к той внешней организации, в которой Церковь является как внешний религиозный союз с установленным в нем и постоянно развивающимся порядком. Необходимость права в Церкви основывается на существовании внешнего церковного организма и на необходимости твердого и правильного порядка в ней»[336].

Бесспорно, что помимо церковного права существуют еще и нормы права, самостоятельно созданные Церковью (каноническое право). Но и оно не могло создаться без участия государства. Правообразование в Церкви отнюдь не завершилось древним периодом ее истории. И помимо тех канонических правил, которые были сформулированы многие века тому назад (и значительная часть которых уже отошла в область «мертвого права», т. е. не применяется по факту), Церковь даже в условиях гонений и существования в атеистическом государстве не переставала перестраивать свою организацию под новые условия. Не говоря уже о том, что многие акты канонического права созданы именно государственной властью в период теократического единства Церкви и государства.

Конечно, часть правовых обычаев и даже правил, которые были озвучены на первых Вселенских Соборах, возникли гораздо раньше времени их обнародования и легитимации. Однако, во-первых, до этого они не имели общецерковного значения и применялись различными местными общинами по их желанию. Во-вторых, в массе своей эти правила существовали в виде правового обычая, а не писаных норм. Очевидно, что обеспечение прав и интересов членов Церкви в таких условиях становится целью едва ли достижимой. Переход этих актов из латентного, скрытого, местного состояния в активное и кафолическое состоялся именно тогда, когда Церковь стала государственной. Что же касается норм писаного права, то наиболее распространенные из них были заимствованы из иудейского законодательства, т. е. созданы во время государственного бытия еврейского народа.

Государство, как высший властный союз, всегда будет регулировать внешнюю жизнь Церкви. За исключением разве случаев, когда ставится цель одномоментно физически уничтожить всех христиан и вообще упразднить Церковь. Во всех остальных состояниях, даже в периоды гонений или существования в иноверческом государстве, Церковь вольно или невольно занимает внимание законодателя, который попытается правовым образом определить ее место в череде других общественных союзов. Так, после завоевания арабами и турками территорий Антиохийского, Александрийского, Иерусалимского патриархатов халифы и султаны своими правовыми актами формировали церковное право для этих Поместных Церквей. И это церковное право одновременно становилось публичным правом Халифата и султанатов.

Если же отнести к каноническому (а не церковному) праву вопросы компетенции Константинопольского патриарха после 1453 г. (и это было бы вполне обоснованно), то следует признать, что и в этом отношении султан Блистательной Порты выступил широким церковным законодателем, определяя прерогативы архиерея своей столицы. Очевидно, признание Церковью такого положения дел возможно лишь в случае единства источника церковной и государственной власти – «Дана Мне вся власть на небе и на земле» (Мф. 18: 18). И даже, более того, наличие – в идеале – в Церкви и в государстве одной власти.