Царство и священство

На фоне этой доктрины едва ли можно согласиться с тем, что признание в русском богословии епископов «живым образом Христа» является попыткой смягчить категоризм латинских идей. Ю.Ф. Самарин некогда прямо утверждал, что и наши богословы, и латиняне в действительности исповедуют одно и то же учение о некоем видимом символе, как сущности Церкви. Только у католиков этот символ – Римский папа, а у нас – совокупность епископов, объединенных Собором. Это учение укоренилось у нас настолько сильно, что Самарин не без оснований писал своему корреспонденту: «Я не сомневаюсь, что громадное большинство наших богословов, если бы их призвали судить меня, признали бы, что я впал в ересь»[402]. В действительности же, конечно, он был совершенно прав: нетрудно заметить, что при определенных обстоятельствах такой символ заменяет собой природу Церкви, формализует ее и материализует. Завершает свою мысль (уже в другом письме) Самарин очевидным выводом: «Не все ли равно: один папа или несколько их?»[403]

Степень «латинизации» наших порядков хорошо иллюстрирует отношение к мирянам. Даже римо-католики, не склонные на протяжении многих веков (вплоть до II Ватиканского Собора) включать тех, кто не принадлежит к клиру, в систему организации Церкви, тем не менее, пришли к институту апостольства мирян. Согласно 225-му канону Кодекса канонического права Римо-католической церкви, миряне через крещение предназначаются Богом к апостольству, что налагает на них обязанность трудиться для того, чтобы донести Божественную весть спасения до всех людей на земле. «Эта обязанность становится еще более настоятельной в тех случаях, когда только благодаря мирянам люди могут услышать Евангелие и узнать о Христе». «Миряне, – говорится далее в этом документе, – находятся на передовой линии церковной жизни; через них Церковь становится жизненным началом общества, они – Церковь»[404].

По сравнению с этим строки из сочинений восточных богословов и канонистов относительно мирян выглядят аморфно и дискретно. Вроде бы утверждается, что народ является «стражем благочестия», «самим Телом Христовым», мирянам разрешается учительствовать вне храма по благословению священников, участвовать в богослужении своими молитвами и выбирать священнослужителей. Миряне даже вправе принимать непосредственное участие в работе Поместных соборов Русской церкви в качестве полноправных их участников. Однако сама практика созыва Соборов, чрезвычайно редкая и, как правило, по случаю выбора нового Патриарха Московского и Всея Руси, не позволяет говорить о реальном участии мирян (вне зависимости от их светского статуса) в делах церковного управления.

Автор этих строк далек от мысли, что современный способ формирования Поместного собора Русской церкви является наиболее удачным, разумным и основанным на церковной традиции. Но если уж он закреплен в Уставе, как и сам Собор, в качестве высшего органа церковного управления, то, следовательно, должен соответствовать своему высокому предназначению, а не являться «легендой», о которой вспоминают лишь в дни скорби, когда на вдовствующую кафедру избирается новый патриарх. Выборы мирянами священнослужителей также должны быть решительно отнесены к несбыточным идеям по причине отсутствия такой практики. По крайней мере, повсеместной и широкой. Возможно, где-то она в отдельных местах и существует, но не в Русской церкви. Что же остается кроме торжественности слов? Скажем прямо: довольно сложно согласиться с навязываемым мнением, будто предлагаемая теория, как «православное» учение, кардинально противостоит «клерикализму» Римо-католической церкви[405].

Духовная пустота этих «канонических» деклараций составляет, однако, характерную черту не только современного времени, а является одним из тяжелейших атавизмов, отравлявших нашу церковную жизнь на протяжении многих веков. В свое время именно это обстоятельство – абсолютная убежденность иерархов Русской церкви в том, что именно они и составляет эту самую Церковь и им принадлежат исключительно властные права, а народу, мирянам, только обязанности, привела к жесточайшему Расколу XVII в., страшнейшей трагедии нашего Отечества[406].

«Передавая» верховную власть в Кафолической Церкви вселенскому епископату как преемникам святых апостолов, сторонники этого учения должны были решить помимо всего прочего еще одну чрезвычайно сложную задачу. Дело заключается в том, что и наши, и латинские богословы в один голос утверждают, будто дар непогрешимости веры, которым обладали апостолы, не перешел к их преемникам в лице конкретных епископов. Понятно, что утверждать обратное едва ли возможно: в этом случае придется отрицать очевидные и многочисленные факты того, что нередко вселенский епископат в значительной своей части мыслил неправославно, порождал ересиархов, заблуждался и боролся с истиной.