Царство и священство

После же воцерковления Римской империи данная тенденция многократно усилилась. Уже 6-й канон I Вселенского Собора 325 г. квалифицирует власть епископа Рима в Италии как «древние обычаи». Впрочем, там же говорится и о других центрах церковной власти, возвышающихся над остальными общинами: Александрии для Египта, Ливии и Пентаполя, Антиохии – для своей области, Иерусалиме – для Палестины, Аравии, Финикии (7-й канон).

8 июля 445 г. состоялся указ императора Валентиниан III (425–455) о посвящении в духовный сан некоего Илария Арлеанского. Император пишет: «Итак, поскольку первенство Апостольского престола подтверждено добродетелью св. Петра, который является наследником епископской короны, не допустим, чтобы кто-либо осмелился совершить что-нибудь противозаконное, умаляющее власть этого престола. Мир среди церквей наступит только тогда, когда мир признает своего властителя»[301].

Великий Халкидонский Собор 451 г. единодушно восклицает: «Бог назначил неуязвимого от заблуждений поборника и приготовил к победе Римского предстоятеля, препоясавши его отовсюду учениями истины, дабы он, ратуя подобно пламенного ревностью Петру, привлек к Христу всякий ум. Боголюбивый предстоятель Римский ничего не изменил издревле возвещенной святыми Отцами веры»[302].

Император св. Юстиниан Великий (527–656) в 130-й новелле установил, «согласно определениям святых Соборов», что папа Древнего Рима является первым из всех иереев. Он же писал Римскому епископу, что всегда считал необходимым доводить до его сведения все, касающееся благосостояния Церкви, и подчинить ему всех священников Востока, как главе всех святых Церквей[303].

Хотя «Константинов дар» является, как уже давно выяснено, фальшивкой, регулярное обращение к данному документу со стороны таких авторитетных канонистов, как Антиохийский патриарх Феодор Вальсамон (1193–1199) и Матфей Властарь (? – 1360), говорит о многом. Ведь, согласно этому документу, якобы св. Константин Великий (306–337) постановил с Сенатом и вельможами, «чтобы епископ Римский и преемник верховного из апостолов господина моего Петра имел власть бо́льшую царской по всей Вселенной, чтобы был главой четырех патриарших престолов и чтобы им судимы и решаемы были дела, касающиеся православной веры»[304].

И это первенство среди остальных Поместных Церквей носило отнюдь не номинальный характер. Духовный авторитет Римского епископа, в частности, преобразовался в два чрезвычайно важных властных полномочия: окончательное решение по судебным делам и по вопросам вероучения. Остальные вселенские кафедры – Александрийская, Антиохийская, Иерусалимская, Константинопольская в пределах своих территорий обладали аналогичными правами. Рим же претендовал на эти властные полномочия во вселенском масштабе.

Множество самых разных лиц, включая Отцов и Учителей Церкви, обращались в Рим с просьбой рассмотреть заново свой вопрос и отменить решение соборных судов, с которым они были несогласны. Святители Афанасий и Василий Великие, Иоанн Златоуст, Александр Александрийский, Флавиан Константинопольский, Евсевий Дорилейский, преподобные Максим Исповедник и Феодор Студит и сотни, сотни других лиц – «им же несть числа» – все получали там поддержку и помощь.

И хотя на протяжении многих веков и представители восточных Церквей, и протестанты без устали пытаются доказать ложность учения об особых правах Римского папы, факт остается фактом – его первенство признавали на протяжении многих веков тогда еще единой Кафолической Церкви практически все без исключения главы церковных кафедр, императоры и иные власти предержащие мужи. Разумеется, это трудно объяснить искусственными причинами. Как справедливо заметил один авторитетный автор, «невозможно установление института, который бы противоречил основным условиям историко-органического развития Церкви. Непостижим был бы для науки, превышал всякое человеческое разумение этот институт – почти ровесник христианства, если бы в основе его не лежало ничего, кроме обмана»[305].

По мере усложнения церковной жизни и появления новых местных церковных организаций, когда напрямую встал вопрос о сохранении чистоты и неизменности церковного учения и предания, вопрос о власти в Церкви и, как следствие, о правовых основах ее деятельности, стал еще более актуальным. В этом нет ничего удивительного или искусственного, как иногда пытаются утверждать, упрекая Тертуллиана (155/165–220/240), в частности, в том, что он и ему подобные исказили древний строй церковной жизни, чуждый какому-либо «юридизму»[306].