Царство и священство

Довод, будто отсутствие до Никейского Собора 325 г. норм писаного права свидетельствует в пользу «неправового» характера Церкви, немногого стоит. Да, у местных церковных общин могло и не быть писаных актов (канонов), однако правовой обычай образовался одновременно с появлением самих христианских общин[307]. Кроме того, в значительнейшей степени их жизнь и быт проходили под эгидой еврейского законодательства, которое никоим образом не отвергалось ими. Разумеется, впоследствии правовая тенденция только крепла.

Практически все правила, принятые на I Вселенском Соборе 325 г., являются актом легализации прежних местных правил и правовых обычаев. И не случайно в лексике канонистов, излагавших содержание древних канонов, часто употребляется словосочетание «соборное напоминание». Иными словами, Собор не столько устанавливал каноны, сколько напоминал обычаи, уже бытовавшие в Церкви[308]. Так, епископ Фиваидский Пафнутий протестовал против предлагаемого целибата пресвитеров, ссылаясь на «древнее предание Церкви», не допускающее вступление в брак лишь лиц, уже находившихся в клире[309]. Вообще ссылка на древность правил, устанавливаемых Собором, имеет место повсеместно за исключением случаев регулирования вопросов, возникших на данную конкретную минуту.

И 2-е правило Пято-Шестого (Трулльского) Собора 691–692 гг., реципируя 625 правил святых апостолов и некоторых Святых Отцов (помимо канонов прежних Вселенских и Поместных Соборов), прямо говорит, что они были приняты и утверждены «бывшими прежде нас» и «нам переданы». Новизна ситуации заключается лишь в том, что еще во II–III вв. они применялись в отдельных местных Церквах, теперь же получили вселенское значение[310]. В любом случае, к концу доникейского периода уже существовал целый свод определенных церковных правил (устных и письменных), близкий к тому, который мы видим в последующие эпохи[311].

Безусловно, сами первые христиане ощущали живую потребность во властных органах и правовых нормах, регулирующих быт церковных общин. Ведь нельзя забывать, что в массе своей они являлись римскими гражданами, для которых понятия «право» и «власть» носили абсолютный характер. Римский закон значил для них все, являлся основой их социальной жизни, имел сакральные черты орудия справедливости и способа отделения цивилизованного человека от варвара. Он был нерушим, даже если противоречит религиозным убеждениям христиан, которые никак не могли быть противопоставлены ему. Да и не противопоставлялись – это были явления разного порядка.

Даже подвергаясь гонениям за отказ следовать языческим культам, христиане были убеждены, что претерпевают наказание хотя и за свою веру, ради Христа, но справедливо, поскольку, нарушив римский закон, ослушавшись верховную власть, они стали преступниками, «collegillicit», нелегальным собранием, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Рим всегда с недоверием относился к всевозможным общественным корпорациям, видя в них источник грядущих политических волнений. И ночные богослужения неразрешенных законом собраний христиан подпадали под действие сразу нескольких законов, включая sacri legium («преступление против веры»), crimen laesae majestatis («преступление против государства»), ars magica («занятия волшебством»)[312].

Римская империя, дитя римского права, живущая единым законом и единой властью, обеспечившая своим гражданам защиту их свобод и интересов, безопасность и само существование, объединившая в своих границах сотни народов и семь цивилизаций, простершаяся от Британии до Палестины, единственно законное государство в Ойкумене, являлась для римлян высшим культом. В ее состав могли входить (и действительно входили) иные общественные союзы, но ни один из них никогда и ни при каких обстоятельствах не мог основываться на других принципах, чем те, которые лежали в основе Римского государства. Церковь, нисколько не конкурируя с государством и не идя наперекор ему, желала лишь распространения на нее законов, которые регулировали положение других «разрешенных» религий[313].

Более того, по глубокому убеждению первых христиан, само создание и существование Римской империи являлось событием, предуготовленным Богом для рождения Кафолической Церкви. «Надлежит нам, – писал Тертуллиан, – молиться за императоров, даже за весь порядок государственного управления и за успешность предприятий римских. Ибо мы знаем, что величайшее насилие, предстоящее вселенной, и самый конец века, угрожающий ужасными скорбями, замедляются благодаря вступлению на почву истории Римской империи»[314].