Царство

Я с некоторым сомнением посмотрел на косматую голову порубежника и фригийский колпак ливонца, слетевший с его головы в момент удара палицей, после чего преувеличенно оптимистично заявил:

– Да наверняка налезет!

Одновременно с тем сам я шагнул к первому поверженному мной сержанту, намереваясь затрофеить его накидку-сюрко, шлем-айзенхут и щит. В свою очередь Микула, пусть и с явным сомнением принявший мое предложение облачиться в рыцаря, примирился со своей ролью, как только снял с брата-ливонца пояс с мечом и узким кинжалом. Кольчуги наши (в отличие от оружия) никто не забирал, и, быстренько облачившись в брони, натянув поверх их трофейный шмот крестоносцев и вооружившись чем бог послал, мы поспешили покинуть шатер, пока нас никто не «запалил»…

К моему вящему неудовольствию, суета и неразбериха, охватившие немецкий лагерь при известии о приближении войска Всеволодовичей (как-то иначе объяснять внезапно начавшуюся суматоху я не берусь), заметно сбавили обороты. Рыцари, уже облачившиеся в хауберки и оседлавшие жеребцов, в настоящий момент централизованно и относительно спокойно собирают вокруг себя копья (то есть малые отряды полубратьев, оруженосцев и наемников), а отряды крещеной чуди большими и малыми группами выходят на поле перед палатками. Выходит, внезапного удара по не готовым к бою лицонцам уже не выйдет.

Но, я надеюсь, и отступить им никто не даст!

– Слышь, Микула, нам бы лошадками разжиться.

– Дело говоришь, Егор…

Ландмейстер Ливонской комтурии Тевтонского ордена Дитрих фон Грюнинген от волнения кусал губы. Как давно в лагерь прискакали двое уцелевших сержантов из ближнего разъезда? Расположенного на окраине разоренной веси, отстоящей всего на десяток верст от Пскова, его внезапно атаковали невесть откуда взявшиеся русы. А вот теперь на опушке леса, от границы которого до городской стены и есть-то всего четыре версты, постепенно строится, равняя ряды, вражеская рать.

Ярослав Всеволодович явился на поле боя. И судя по многочисленным золотым львам на зеленых стягах, гордо реющих над головами русичей, он пришел сюда вместе со старшим братом.

Очевидно, слова новгородских посланников изначально были ложью, хотя ведь конфликт братьев-князей подтвердили лазутчики ордена, да и золото крестоносцам было передано реальное. Ландмейстер большую часть его использовал для подкупа литовцев, как и обговаривалось заранее, оставив себе лишь небольшую часть в качестве доли посредника. И ведь именно золото в свое время окончательно его убедило.

Святой крест! Да Дитрих и сейчас полагал появление русичей пусть не случайностью, но стечением естественных обстоятельств: повздорили братья, однако же и не решились на скорую брань. А тут как тут появились ливонцы, вместо победного марша до союзного Новгорода упершиеся лбом в стены враждебного Пскова. Тогда и помирились Ярославичи, обретя общего врага. Звучит, конечно, не очень убедительно, но то, что все происходящее было заранее продумано и обговорено князьями, действующими по взаимному согласию, звучит еще менее правдоподобно.

Вот только когда фон Грюнинген, рассерженный вынужденным бездействием, отсутствием вестей от направленного в Новгород посольства и разложением войска (а также пропажей нескольких отрядов крестоносцев, рыскающих по округе в поисках еды), отправил брата Германа за русами-посланниками (последней каплей стало то, что враг напал на ближний дозор), никто не явился на его зов. А второй, уже более сильный конвой, обнаружил лишь тела вероломно убитых рыцаря и посланных с ним сержантов. И это стало еще одним подтверждением того, что дело явно нечисто.

Впрочем, послы могли просто испугаться за свои жизни – учитывая то, как складываются обстоятельства, страх их был вполне обоснован – и натворить глупостей, желая спасти себя…

Впрочем, все это уже и не столь важно, в конце-то концов! Скоро начнется бой, который решит, войдет ли Новгород в лоно католической церкви или нет. А заодно и прославится ли в веках имя Дитриха фон Грюнингена как самого молодого триумфатора Тевтонского ордена? Или же оно будет предано насмешкам и забвению?

– Брат мой, не стоит ли нам начать атаку, пока русы еще не готовы к бою?

К восседающему на нервно перебирающем копытами жеребце ландмейстеру (животному передалось настроение хозяина) приблизился рижский комтур Андреас фон Вельвен. И был встречен ледяным взглядом Дитриха – последний все чаще винил в неудаче под Псковом именно комтура. Хотя ведь сам дал добро на штурм Изборска, коли представится удобная возможность. Переборов раздражение, фон Грюнинген все же излишне горячо воскликнул:

– Нет! Разобьем тех, кто уже явился на битву, и остальные бегут от нас лесными тропами в Новгород, запрутся в крепости и изготовятся к долгой осаде. Нет, пусть враг явит всю свою силу, а рыцарского тарана русы все равно не переживут.

Фон Грюнинген говорил убежденно, с крепкой верой в свои слова. И эта вера основывалась не на пустом месте, ибо перед его глазами предстало невиданное ранее на севере войско крестоносцев, построившееся гигантским клином.