Центральная Азия: От века империй до наших дней

В дискурсе 1917 года, насыщенном ощущениями недавно обретенной свободы, присутствовала обеспокоенность судьбой тюркизма. Родиной, о которой печалится Фитрат, была не только Бухара. Речь о Туране – концепции гораздо более широкой. Это термин иранского происхождения, выражавший противоположность понятию «Иран». В Шахнаме Туран – земля врагов Ирана, хотя вследствие постоянного взаимодействия между ними уже не разберешь, друзья они или враги. Термин «Туран» был апроприирован тюркскими группами, и теперь он стал обозначать родину всех тюркских народов. Фитрат здесь взывал к истории не только мусульманской Центральной Азии, но и степи кочевников. С утраченным величием следовало как-то считаться. И теперь как раз наступил момент благоприятных возможностей – стоит только наследникам этого величия разглядеть их. Фитрат писал:

Вы не беспомощны, вы не одиноки! Сегодня у вас в мире восемьдесят миллионов детей.
Кровь в их жилах – кровь Чингизов и Тимуров. Их сила – ваша сила!
О великий Туран, страна львов!
Не впадай в уныние! Твои прежние империи, твои прежние королевства, твои прежние храбрецы, все твои прежние львы здесь – они не исчезли. Только… ах, только… все они рассеялись{156}

.

«Восемьдесят миллионов детей» – отсылка ко всем тюркским народам мира, разбросанным по обширной, от Балкан до Турфана, территории, поделенной между тремя империями. В остальных работах Фитрата взгляд на национальное сообщество, которое он воспевал, гораздо уже и ограничивается лишь Центральной Азией. Тем не менее во взглядах произошел огромный сдвиг. Раньше Фитрат выступал от имени «благородного народа Бухары». В Туркестане эту нацию представляли себе как «мусульман Туркестана». Теперь же, когда наступила золотая пора возможностей, риторика сместилась в сторону гораздо большего сообщества, объединенного не территорией, а этнической принадлежностью. Фитрат говорил о детях Турана, а не о сообществе, определяемом династическим завоеванием. Идея формирующейся по этническому признаку государственности никогда прежде не выражалась столь явно. Освобождение 1917 года и осознание возможностей, которые оно принесло, дали волю новому национальному воображению.

В 1917 году джадиды использовали термины «узбек» и «тюрк» в качестве синонимов, однако вскоре слово «тюрк» из их лексикона исчезло. Во времена русского завоевания узбеками называли кочевые тюркские группы, которые вытеснили Тимуридов из Мавераннахра, а при царском режиме это понятие расширилось и все чаще относилось ко всему оседлому тюркскому населению Туркестана. Теперь же оседлое население Туркестана воображалось заново – на этот раз как узбекская нация. Это значение термина явно отличается от преобладающего ранее, поскольку центральной фигурой в новом национальном сознании стал именно Тимур. Неместные, вероятно, воспринимали его как символ насилия и жестокости, однако тюркские авторы с конца XIX века неоднократно упоминали о нем как о великом герое. Он был тем узлом, который прочно связал наследие кочевников Центральной Азии с ее высокой исламской культурой. Все нации нуждались в великом прошлом и славной высокой культуре, которые бы служили свидетельством законности их притязаний. В империи Тимура, располагавшейся в Мавераннахре, узбекский народ мог обнаружить и то и другое. Этот взгляд можно назвать чагатайским видением узбекской нации.

В 1917 году Фитрат неоднократно призывал дух Тимура прийти на помощь и возродить нацию:

Великий Государь! Честь Тюркского государства разграбили,
Та страна, что ты создал для тюрков, исчезла, а суверенность, которой ты добился при тюрках, отошла врагу.
Мой Повелитель!
Проливать кровь тех, кто предал Тюркское государство, пусть это сами тюрки, – твоя священная привычка, так восстань!
Сокрушай, рази, убивай тех, кто предал твое наследие!{157}