Центральная Азия: От века империй до наших дней

Уйгурский национальный проект возник именно в Советском Туркестане, а не в Синьцзяне. Оседлое тюркоязычное мусульманское население Алтышара долгое время называло себя мусульманами или местными (ерлик), отделяя себя таким образом от соседних общин, мусульманских и немусульманских. Они отличали себя от других мусульман, включая кочевников, таких как казахи и киргизы, говорящих по-китайски дунган и тех, кто жил за пределами Алтышара{160}. В первые годы XX века распространение тюркизма превратило прежние поиски идентичности Алтышара в национальный проект. Писатели начали представлять жителей Алтышара потомками уйгурских кочевников, основавших государство в Восточном Туркестане еще в доисламские времена. Назарходжа Абдусамадов, таранчи с джадидскими взглядами из Семиречья, еще в 1914 году взял псевдоним Уйгур Балиси (Дитя Уйгура). Конгресс кашгарских и джунгарских рабочих в Ташкенте в июне 1921 года учредил Революционный союз алтышарских и джунгарских рабочих-уйгуров, и здесь слово «уйгур» впервые применялось для обозначения некоей общности. В конгресс вошли представители ряда общин, уходящих корнями в Синьцзян: таранчи и дунгане Семиречья, которые были российскими подданными, плюс кашгарские общины Ферганы, большинство членов которых были трудовыми мигрантами и сохранили статус китайских подданных. В конце концов таранчи и дунгане разошлись в разные стороны, и название «уйгуры» досталось кашгарцам{161}. Термин «уйгур» все чаще стал использоваться в советских документах. Мало что из этих процессов немедленно повлияло на Синьцзян, который Ян Цзэнсинь старательно оберегал от подрывных идей, однако эта национальная идея еще найдет поддержку в Синьцзяне в 1930-х годах.

Наконец, есть любопытный – а для последующих поколений весьма спорный – случай с таджиками. Многочисленное население Туркестана, говорившее на персидском языке, оказалось разделено по нескольким линиям разлома. Бóльшая часть населения жила в городах – Бухаре, Самарканде и Худжанде, но были и сельские жители, которые населяли неприступные горные районы восточной Бухары и всегда сопротивлялись внешнему правлению, откуда бы оно ни являлось – хоть из Бухары, хоть из Ташкента. Городские жители, говорившие на персидском, и представить себе не могли, что их язык станет основным узлом идентичности, тем признаком, который отделит их нацию от оседлых тюркоязычных соседей-мусульман. На самом деле многие носители персидского языка были билингвами, и тюркизм очаровывал многих возможностью построить современное общество. Фитрат, главный теоретик чагатайства, тоже вырос в персидскоязычной семье и до революции писал исключительно на персидском, даже когда жил в Стамбуле. Однако именно в Стамбуле Фитрат подхватил идею тюркизма и вернулся в Бухару уже полностью убежденный – без каких-либо фактических на то оснований, – что носители персидского языка в Центральной Азии на самом деле тюрки, забывшие родной язык под пагубным влиянием дворов и в культурном смысле раболепствовавшие перед ними. Поскольку большинство политически и культурно активных носителей персидского языка поддерживали чагатайский проект, мобилизации с целью признания персидскоязычной нации в Центральной Азии не случилось. Таджикское движение возникло лишь после того, как в 1924 году создали Таджикистан, чтобы расселить в нем персидскоязычных жителей восточной Бухары – сельское общество, практически безграмотное и находившееся на крайне низком уровне прогресса по всем показателям и, таким образом, совершенно противоположное историческому образу народа, говорящего на персидском языке, – исконно городского и создавшего культуру Центральной Азии. К этой истории мы еще вернемся ниже.