Центральная Азия: От века империй до наших дней

Не бывает так, чтобы национальные границы снисходили с небес, они всегда возникают в результате политической борьбы между национальными движениями и государствами. Следует помнить, что эта борьба уже происходила между жителями Центральной Азии и не была на ровном месте навязана Советами (не говоря уже о самом Сталине). Как только появились национальные территории, принадлежность к ним приобрела новое значение в повседневной жизни. То, к какой общности человек относился – к узбекам Узбекистана или к казахам Казахстана, – отныне имело значение. Нации получили право собственности на свои территории, и титульные нации – распространенное в Советском Союзе название народов, живущих на своих территориях, – пользовались определенными привилегиями при трудоустройстве, чтобы способствовать процессу коренизации в нерусских частях Союза. Еще важнее то, что с появлением национальных территорий вновь запустились ключевые процессы государственного строительства: создание стандартизированных языков, а также национальных культур, литературных пантеонов и исторических традиций. Эти процессы разворачивались в таких институциях, как государственные школы, пресса и музеи, причем каждая из них финансировалась Советским государством, а укомплектовывалась в основном выходцами из Центральной Азии. Золотой век советских народов наступит после Второй мировой войны, но создание национальных республик стало решающим шагом в этой истории.

Глава 13 Революция сверху

Создание новых политических границ свидетельствовало о растущей уверенности Cоветского государства в своей власти над Центральной Азией. На протяжении следующих пятнадцати лет правительство провело несколько кампаний, полностью изменивших регион. Преобразования происходили в три волны. Первая началась в 1925 году, когда партия открыла идеологический фронт, чтобы контролировать культурную политику. Вторая волна связана с общесоветскими событиями. В 1929 году Сталин – грузин, занимавший пост Генерального секретаря Всесоюзной коммунистической партии, – объявил о «великом переломе» в политике, который завершил эпоху 1920-х годов и поставил страну на рельсы форсированной индустриализации. В 1917 году революция в обществе привела к краху государства, в 1929–1933 годах теперь уже государство встряхнуло общество и существенно изменило его. Открытость и неопределенность первого десятилетия после 1917 года уступили место неистовому насаждению нового порядка. Революция сверху устранила большинство выдающихся деятелей первого советского десятилетия и заменила их новым поколением местных кадров, которые уже были продуктами советского строя. Третьей волной стал Большой террор 1936–1938 годов, уничтоживший и эту новую когорту. К тому времени, когда террор прекратился, советская Центральная Азия изменилась до неузнаваемости по сравнению даже с 1929 годом, не говоря уже о 1917-м.

Ни одно из этих изменений не происходило напрямую и не было предопределено. Когда советская власть приступила к преобразованию Центральной Азии, она столкнулась с несколькими фундаментальными концептуальными проблемами. Подгонять центральноазиатскую действительность под марксистские категории всегда было для большевиков нелегкой задачей. Как пролетарской революции развернуться в регионе, где нет ни промышленности, ни пролетариата? Какое место занимают кочевые народы на шкале эволюции, которой Маркс (и многие другие) мерил человеческое развитие? Как следует интерпретировать внутренние противоречия кочевых обществ? Можно ли считать зажиточных старейшин кланов эквивалентом феодалов или буржуа? Можно ли считать настоящими буржуа торговцев, разбогатевших на базарах? Являются ли ремесленники пролетариями или не вполне? Советские теоретики пытались найти местные эквиваленты для общих большевистских категорий, которые часто заимствовались из российских реалий. Если в российской сельской местности были состоятельные крестьяне, называемые кулаками, которые вроде как эксплуатировали своих более бедных соседей, то и у казахских кочевников тоже должна была быть такая группа. Если в российских городах были свои буржуа, которые эксплуатировали рабочих, то и в городах Центральной Азии должна была обнаружиться соответствующая категория. Именно баи (богачи) стали центральноазиатским эквивалентом буржуазии, несмотря на то что они зарабатывали деньги на торговле, а не в промышленности. Баи в сельской местности заменяли и кулаков. В конечном счете категории мало что значили. В хаосе «великого перелома» было мало ясности: ухватиться могли за что угодно.