Центральная Азия: От века империй до наших дней

В октябре 1925 года в Кзыл-Орду, тогдашнюю столицу Казахстана, в качестве первого секретаря Коммунистической партии республики прибыл Филипп Голощекин. Голощекин уже был знаком с Центральной Азией: он состоял членом Туркестанской комиссии, которая закрепляла советскую власть в Туркестане в 1919–1920 годах. Теперь, по приезде в Казахстан, то, что он увидел, ему не понравилось. Куда бы он ни отправился, всюду он натыкался на баев, чье богатство и влияние, похоже, от революции не пострадали, и жизнь у них шла своим чередом – будто никакой революции здесь и не было. Для него это было равносильно отсутствию советской власти в республике. Казахстану требовался «Малый Октябрь» – революция, осуществляемая партией для свержения власти баев и создания условий для советской власти. Голощекин инициировал программу конфискаций у «крупных собственников» и «полуфеодалов», которая охватила 700 домохозяйств, а затем распространилась на более обширные группы{165}. Аналогичная кампания по так называемой борьбе с манапством в киргизском обществе была направлена против манапов (старейшин кланов), которые в данном случае выступали аналогами кулаков. В том же году партия начала земельно-водную реформу в Туркменистане и Узбекистане, в результате которой земля и права на оросительную воду перераспределились между безземельными и малоземельными дехканами (крестьянами). Богатых могла ожидать какая угодно судьба – от ущемления в правах (запрет голосовать, вести собственное дело или отправлять детей в школу) до конфискации имущества, ареста и депортации. Предполагалось, что перераспределение земли расширит возможности бедных и обеспечит поддержку советской власти. У нас до сих пор нет четкого представления о том, насколько успешной была земельная реформа в Узбекистане, однако мы точно знаем, что она лишь усилила раскол, который и так уже существовал в обществе.

Партия начала демонстрировать свою силу и в области культурной политики. Диапазон и разнообразие мнений, которые было дозволено выражать в прессе, стали сокращаться, а язык национальной реформы, который и так находился в непростых отношениях со своим большевистским аналогом, начал исчезать с печатных страниц. Партия взяла под контроль и давние культурные споры в Центральной Азии. В 1926 году вопрос об орфографической реформе приобрел новую форму, когда партия решила, что выступает за переход на латинский алфавит для всех восточных языков в Советском Союзе. Латинизацию как радикальное решение орфографической реформы поддерживали азербайджанские активисты еще со времен революции. Их основной аргумент заключался в том, что латинские буквы легче учить и потому они помогут бороться с безграмотностью. Таким образом, латинские символы считались прогрессивными, и прежде всего международными. В 1922 году правительство Азербайджана официально утвердило письменность на основе латинского алфавита. С этого момента азербайджанские энтузиасты стали выступать за латинизацию как панацею не только от безграмотности, но и от отсталости вообще. Самед Ага Агамалы оглы, лингвист и активист, считал латинизацию «культурной революцией на Востоке». В 1926 году он организовал в Баку Первый тюркологический съезд, который выступил за латинизацию всех тюркских языков в Советском Союзе. Эта идея не нашла поддержки в Центральной Азии, где орфографическая реформа вращалась вокруг реформы арабского алфавита. Однако в 1926 году партия поддержала латинизацию и сделала ее своей официальной политикой. К 1928 году все языки Центральной Азии обзавелись латинским алфавитом, и за следующие три-четыре года «переехали» на новую письменность. Партия использовала для своих собственных целей аргумент, впервые выдвинутый мусульманскими сторонниками национального прогресса{166}.

Аналогичную тактику партия приняла в кампании против паранджи и отстранения женщин от общественной жизни в Узбекистане и Таджикистане. Вопрос о положении женщин в обществе стоял еще до революции. Джадиды считали, что образование и партнерский брак сделают женщин лучшими мусульманками и лучшими матерями нации. Осенью 1926 года партия решила «проводить более интенсивную политику в отношении женщин» и сместить акцент с организации и образования на полномасштабное уничтожение устоявшихся норм, определявших положение женщин в обществе. Кампания, начатая 8 марта 1927 года, в Международный женский день и десятую годовщину революции, началась с того, что тысячи женщин сняли паранджи и бросили их в костры. В рамках риторики, сопровождавшей кампанию, снять покрывало значило не только освободиться от оков мужского общества и деспотичных обычаев, но и от экономической эксплуатации и самого ислама. Кампания называлась худжум (наступление) и символизировала атаку на отсталость. Освобождая женщин от паранджи и чучвана, привлекая их к общественной жизни и на рынок труда, партия должна была поставить центральноазиатские общества на путь прогресса, развития и социализма (рис. 13.1){167}.