Центральная Азия: От века империй до наших дней

Экономическая зона советского Казахстана отличалась от остальных четырех республик Центральной Азии. Перед ним стояла задача поставлять в промышленный центр Советского государства зерно и мясо, а не хлопок. Начало коллективизации привело к резкому увеличению целевых показателей закупок, которые устанавливало государство и которые за период с 1929 по 1931 год выросли в десять раз{173}. Так как кочевникам для пропитания не хватало зерна, они начали продавать скот, чтобы покупать зерно (и для выполнения установленных квот на закупку, и просто чтобы прокормиться), или забивать животных (чтобы прокормиться, не подпасть под обвинения в байстве или конфискацию скота). Решение государства о реквизиции у кочевников мяса и скота еще больше ухудшило ситуацию. Летом 1930 года Политбюро постановило реквизировать почти четверть всего казахского скота за 1930–31 финансовый год. Два города – Москва и Ленинград – получали 80 % мяса из республики{174}. Для казахов результаты оказались катастрофическими. Земли, которые они использовали под пастбища, обобществили и засеяли. Скот конфисковали и передали колхозам, которые выращивали зерно, а потому не могли ухаживать за животными. По оценкам партии, во время коллективизации в республике погибло 90 % поголовья скота{175}. Без домашнего скота землю нельзя было ни засеять, ни вспахать. Реквизированное зерно гнило на складах, потому что тягловых животных, на которых его можно было бы перевозить, не осталось. Кочевники лишились и пищи, и средств передвижения.

В начале 1930 года казахи в трех регионах республики – на полуострове Мангышлак на западе, на Тургайском плато на севере и в Сырдарьинской области на юге – подняли вооруженные восстания. Ужасы 1916–1917 годов были по-прежнему свежи в памяти людей. Но у повстанцев было легкое вооружение и слабая организация, часто привязанная к определенным кланам. ОГПУ очень жестоко подавило восстания. К осени 1930 года голод начался в нескольких районах. За следующий год он распространился по всей республике, неся с собой болезни и эпидемии. Нехватка продовольствия затронула все слои общества, и русских крестьян, и казахских кочевников, хотя последствия и разнились по национальному признаку: казахи страдали гораздо больше. Однако распространение голода не уменьшило аппетитов Москвы к зерну и домашнему скоту – и квоты неуклонно росли. Столкнувшись с голодом и бесконечными требованиями государства, кочевники спасались бегством. Они отправлялись в Поволжье, Сибирь и Узбекистан, и улицы Ташкента снова наводнились голодающими казахами – в 1919–1920 годах они были обычным явлением. В Илийскую долину Восточного Туркестана, по всей вероятности, бежали около 200 000 человек. Как мы увидим ниже, Синьцзян переживал свой собственный период турбулентности, и советское правительство с осторожностью относилось к мотивам тех, кто бежал туда. Советские пограничники и ОГПУ расстреливали тысячи людей, однако многим все равно удалось пересечь границу{176}.

Беженцы первой волны пригнали с собой скот, часть которого пытались продать. В результате на базарах по всей Центральной Азии цены на домашний скот резко упали. Следующие волны принесли с собой только болезни. Где бы они ни оказывались, они не встречали особого сочувствия. Их прогоняли с железнодорожных станций, милиционеры обращались с ними как с преступниками, а на фабриках и в центрах городов, которые они наводнили в поисках пропитания и работы, их боялись из-за болезней. Европейцы, населяющие степь, всегда презирали кочевников, считая их отсталыми и нецивилизованными, а теперь и вовсе стали обвинять их в собственных бедах. В беженцах всюду видели лишь обременение для местных ресурсов. В условиях крайней нищеты многие семьи бросали своих голодающих детей и неизбежно возникали случаи каннибализма.

Ситуация начала улучшаться лишь в 1934 году, когда Москва снизила квоты на закупки и стала оказывать некоторую продовольственную помощь. Затем начался процесс репатриации и переселения выживших в «трудодефицитные» районы Казахстана. К тому времени, когда катастрофа закончилась, в республике погибло 1,5 миллиона человек, а еще 1,1 миллиона покинули ее, причем многие так и не вернулись. Крестьяне европейского происхождения тоже пострадали от голода, однако на казахах он сказался гораздо сильнее. По данным переписи 1926 года, казахи составляли 57,1 % населения республики, но 90 % погибших от голода составляли именно казахи. Выжившие оказались в совершенно другой части республики, где невозможно было продолжать кочевой образ жизни и разводить скот. Коллективизация положила конец кочевничеству в казахской степи{177}.