Центральная Азия: От века империй до наших дней

Навои был центральной фигурой в пантеоне узбекских культурных героев, сформированном в советскую эпоху. Его имя носил Узбекский театр оперы и балета и главный бульвар, протянувшийся из центра Ташкента на восток, а в городе ему поставили несколько памятников. В одном ряду с ним на этой выставке национальной гордости оказалось множество светил прошлого, представлявших великое культурное наследие узбекской нации. Пусть в Ташкенте было больше русских, чем узбеков, зато в общественных местах в качестве столицы республики город демонстрировал именно узбекское наследие. Символы прошлого наполняли собой общественные пространства: станции метро, парки, улицы, фасады новостроек. Они постоянно возникали в литературе того периода и исторических книгах, в кино и на сцене, а также в музеях по всей республике. То же самое происходило и в других советских республиках. Коммунисты всегда считали существование наций само собой разумеющимся и признавали, что каждая нация обладает особой культурой и историей. Правила того, как именно нации могли говорить о своем прошлом, менялись на протяжении советского периода. В позднесталинскую эпоху к любым проявлениям национальной самобытности, не выраженным в терминах рабской благодарности русским, относились с глубоким подозрением. В хрущевский и особенно брежневский периоды, напротив, настал золотой век национальных нарративов и национального наследия. Конечно, у самовыражения по-прежнему были какие-то границы и необходимо было сосуществовать с советскостью, общей для всех советских граждан, однако в эти десятилетия национальная идентичность выкристаллизовалась и стала значимой для обычных людей.

Все эти феномены в полной мере «национализировали» регион, то есть разделили прошлое и настоящее Центральной Азии по национальному признаку. Каждая нация рассматривалась как отдельный народ, живущий в своей собственной республике (на своей родине), самобытный и уходящий своими корнями в глубокое прошлое. Большинство людей за пределами Советского Союза считали, что все эти национальные обозначения были не чем иным, как искусственными конструктами Советского государства, которые мало что значили для самих жителей Центральной Азии, ощущавших себя, надо полагать, только центральноазиатами или мусульманами. Однако эта точка зрения была далека от истины. Национальные проекты Центральной Азии возникли еще до революции, а в советский период и на средства коммунистического государства они воплотились в жизнь. Национальные категории стали важной частью жизни людей. Национальность, записанная в паспорте, была политически значима и придавала смысл самоощущению людей. Граждане воспринимали эти категории как нечто само собой разумеющееся и придавали им большое значение. Важно и то, что эти национальные идентичности не подрывали советский порядок, а скорее делали его привычным и естественным. Винсент Фурнио назвал этот процесс «тихой коренизацией» в рамках советского правления в послевоенной Центральной Азии{312}.

Советская культура должна была быть социалистической по содержанию и национальной по форме. Сам лозунг был сталинским, но в нем содержался вызов, с которым сталкиваются все общества в современном мире: как быть современным и при этом сохранять чувство самости? Как, скажем, Японии адаптироваться к новым обычаям, товарам и идеям, которые приносит в нее современный мир? Как американскому обществу принять новые идеи или новые гендерные идентичности, возникшие в результате индустриализации и урбанизации? Как должна выглядеть современная индийская семья? Что означала современность для иранцев? Модернизация всегда вызывала беспокойство и споры, а диалектические отношения между изменениями и аутентичностью везде складывались по-разному. В Советском Союзе партия-государство претендовала на право определять как идею современности (которая рассматривалось как социализм), так и идею национальности. С течением времени границы второй сдвигались. Как мы уже заметили, подозрительность, которую Сталин испытывал к разного рода проявлениям национализма, очерчивала пределы для самовыражения. В 1930-х годах центральноазиатские элиты уничтожались по обвинению в национализме, и затем – в послевоенный период, при позднем сталинизме, – выражение любых национальных чувств снова оказалось криминализовано. Хрущевская оттепель изменила культурный ландшафт и расширила границы допустимого. Ситуацию изменили появившиеся в этот период новые, снова уверенные в себе национал-коммунистические элиты в сочетании с новым поколением интеллигенции в каждой республике. Национальные культуры и идентичность не подрывали советский порядок, скорее они сформировались в советских условиях и стали возможны благодаря им.