Центральная Азия: От века империй до наших дней

Советская политика и советская наука рассматривали нации как естественные явления. В конце 1930-х годов советские этнографы и историки приняли концепцию этногенеза, согласно которой каждая нация имеет определенный генетический состав, сформировавшийся в результате смешения разных генов за несколько веков. У каждой нации был свой собственный набор черт и свой послужной список культурных достижений, уходящий корнями в прошлое. Не все национальные характеристики поощрялись – феодальные, религиозные или другие ретроградные черты прошлого подвергались осуждению, – зато у каждой нации были выработанные народными массами (следовательно, прогрессивные) особенности, которые воспевались в советской культуре. Что можно было считать прогрессивным, а что нет – становилось предметом на удивление широкого обсуждения. Недавнее прошлое вызывало много вопросов, поскольку было связано с начальным периодом советской власти, весьма беспорядочным. Тех, кто проиграл в культурных и политических битвах 1920–1930-х годов, чествовать не дозволялось. В силу этого казахская история переписывалась так, чтобы в ней не было ни единого упоминания о поколении интеллектуалов, сформировавших Алаш-Орду, а новейшая история узбекской литературы не включала в себя имена Абдурауфа Фитрата и Чулпана. У процесса реабилитации, развернувшегося в хрущевские годы, были свои пределы. Многих из первых критиков большевиков так и не реабилитировали, а кого-то – не до конца. В Узбекистане, например, Абдуллу Кадыри реабилитировали и написали ему соответствующую пролетарскую биографию. В 1957 году его романы вновь вышли в печать, впервые на кириллице, и в книжных магазинах они расходились на ура. Кадыри никогда, собственно, и не переставал быть любимым автором в пантеоне узбекской прозы, однако контекст, в котором он создавал свои тексты, упоминать не следовало. У Фитрата и Чулпана была иная судьба: юридически их реабилитировали, однако их работы не переиздавались, а их имена упоминались лишь как пример образцов контрреволюционного буржуазного национализма. Искусственное забвение, которому подверглось недавнее историческое прошлое, не распространялось на события более давние, которые с удовольствием национализировались. Интеллектуалы каждой нации создали каноны литературы и искусства, а также пантеоны великих деятелей культуры. Великие устные эпосы, которые в позднесталинский период стали объектом нападок, снова сделались предметом национальной гордости и обрели статус эталона для современной литературы и фундамента для мифов о происхождении. Киргизская интеллигенция возвела эпическую поэму «Манас» длиной в 500 000 строф, впервые записанную в царский период, в ранг памятника киргизского языка и национальной культуры. Казахский фольклор тоже воспринимался как исток письменной литературы, возникшей только в XX веке. Туркменские ученые проследили путь туркменской литературы, который пролегал от самой ранней тюркоязычной поэзии, которая слагалась на туркменских землях, через творчество поэта Махтумкули (1724–1807) и вплоть до советского периода. Узбекские и таджикские ученые заявили о своих претензиях на наследие еще более давней письменной литературной традиции: они считали своими тюркскую и персидскую словесность Центральной Азии. Антологии узбекской литературы, издававшиеся с 1950-х годов, начинались с произведений Махмуда аль-Кашгари и Юсуфа Хасса Хаджиба, первых авторов, писавших на тюркском языке, затем охватывали восточно-тюркскую поэзию Ата, Ясави (великого суфийского мастера) и Лутфи, а венчались текстами Навои. Канон включал в себя и весь период после правления Тимуридов и доходил до XX века. В пантеон узбекских культурных героев входили как суфийские деятели – Ахмед Ясави и Навои, так и масштабные фигуры эпохи империи, например внук Тимура Мирза Улугбек (1394–1449), выдающийся астроном и создатель обсерватории в Самарканде, а также Захир-ад-дин Мухаммад Бабур (1483–1530), тимуридский князь, основавший империю Великих Моголов в Индии. Таджикский канон очертил еще в 1926 году Садриддин Айни, который в своем монументальном труде «Образцы таджикской литературы» назвал таджикской всю поэзию на персидском языке, созданную в Мавераннахре. Поскольку именно в Бухаре персидский язык вновь возник в качестве литературного после разрушений, связанных с арабским завоеванием, таджикская литература отныне прослеживалась от самых истоков того языка, который сейчас называется новоперсидским.