Центральная Азия: От века империй до наших дней

У того, что дозволялось говорить, по-прежнему были свои границы. Хрущевская оттепель не затронула многие фундаментальные принципы сталинской национальной политики и общепринятые взгляды, согласно которым Российская империя сформировалась на основе присоединения различных регионов, а не путем военных завоеваний; русские были старшими братьями в семье дружественных народов, а русский язык был средством международного общения, сохранившимся до конца советской эпохи. Тем не менее даже в таких условиях у советской центральноазиатской интеллигенции оставались немалые возможности для развития национальной культуры и прославления своей нации. Над этими задачами трудилось множество литературоведов и историков, которые опирались на обширную систему исследований и публикаций. В каждой республике были литературные и научные журналы на местном языке, а хорошо укомплектованные кафедры истории, литературы, этнографии и фольклора в университетах и институтах вели исследования. Музеи каталогизировали и выставляли материальное наследие каждой нации, а издатели массовыми тиражами выпускали произведения героев культуры своей республики. Кроме того, популярным способом воспевания прошлого стали исторические романы. Анекдотичность ситуации заключалась в том, что советские историки писали художественную литературу, а советские авторы художественной литературы писали историю. В Узбекистане эпоха Тимуридов стала объектом пристального внимания ряда писателей. Пиримкул Кадыров в романе «Юлдузли тунлар» («Звездные ночи», 1978) рисует панораму эпохи Бабура, а в продолжении – «Авлодлар довони» («Перевал поколений», 1988) – повествует о подвигах его преемников, императоров Великих Моголов Хумаюна и Акбара, которые считались великими узбекскими героями. Адыл Якубов в книге «Улугбек хазинаси» («Сокровища Улугбека», 1974) с любовью писал об Улугбеке. Оба этих романа получили высокую оценку критиков и были переведены на несколько иностранных языков. Таджикский писатель Сатым Улуг-зода создал романы, прославляющие Рудаки и Фирдоуси, первых поэтов, писавших на новоперсидском языке и работавших в Мавераннахре; пьесу об Абу Али ибн Сине и роман под названием «Ривояти Согди» («Согдийская сказка») о вторжении арабов в Согдиану.

Однако восстановление культурного наследия было избирательным. Великие герои культуры прошлого прославлялись за внесенный ими вклад в мировое культурное наследие, патриотизм, гуманизм и свободомыслие. Их тексты рассматривались в отрыве от исторических и культурных истоков. Суфийская поэзия Навои и Махтумкули прочитывалась в национальном духе, но ее исламская подоплека в значительной степени игнорировалась. Такого рода секуляризация культурного наследия происходила в советских условиях, но была для них не уникальна. Всевозможные национальные движения смотрели на героев своего прошлого сквозь призму национальности и перечитывали эти произведения с тем, чтобы найти в них ответы на вопросы современности. Что еще более важно в советском контексте, так это что такие нарративы свидетельствовали о древности каждой нации, ее существовании на протяжении долгих веков, ее исторических притязаниях на свою территорию и ее месте в мировом (не только советском) сообществе наций. Кроме того, они давали культуре сугубо национальную идентичность и делили прошлое между разными народами, которые, как теперь считалось, всегда существовали как отдельные образования. Таким образом, исторические личности становились достоянием той или иной нации, как и великие произведения искусства или литературы. В глобальном контексте это явление едва ли можно счесть чем-то необычным. В ходе подобных процессов Бах и Бетховен стали достоянием Германии (и Запада в целом), а Вивальди – итальянским гением. В Центральной Азии национальные нарративы невероятно походили на то, что представлялось провидцам 1920-х годов, хоть сами они уже лежали в безымянных могилах, а имена их не дозволялось упоминать. Наиболее наглядно это проявляется в том, как представлялось узбекское наследие. Джадиды в 1920-х годах считали узбекский народ наследником всей традиции мусульманской государственности и культуры оседлой Центральной Азии. В серии научных томов, опубликованных в 1926–1928 годах, Фитрат изложил канон узбекской литературы, который простирался от самых ранних произведений на тюркском языке через возникновение восточнотюркского языка, его расцвет при дворах эпохи Тимуридов и его трансформацию в узбекский период вплоть до появления современных выразительных форм у джадидов. В 1930-х годах Фитрат подвергся жестоким нападкам за «пантюркизм» и другие всевозможные грехи, и эти аргументы заняли видное место в обвинительном заключении, которое привело к его казни в 1938 году. Посмертно Фитрата оправдали, поскольку позднесоветские нарративы об узбекской нации строились именно на тех растянувшихся на века связях и пересечениях, которые установил он.