Центральная Азия: От века империй до наших дней

Ханьцы распределены по Синьцзяну неравномерно. Провинцию можно поделить на три зоны. Первая – северная (Джунгарский бассейн, где исторически сложилось, что коренное население вело кочевой образ жизни) – долго привлекала ханьцев. По сути, Урумчи, столица Синьцзяна, – это китайский город с уйгурским кварталом, и здесь есть районы, где ханьцы составляют подавляющее большинство населения. Например, город Шихэцзы, основанный как бинтуаньская база в 1950-х годах, более чем на 90 % населен ханьцами. Вторая зона – восточная – включает в себя оазисы Кумул и Турфан, имеет самую протяженную границу с собственно Китаем и многочисленное ханьское население. Третья – южная, то есть Алтышар и его старые города, – настоящее сердце уйгурской земли, по-прежнему остающееся в основном уйгурским регионом. Ханьские поселенцы на юге в основном проживают в городах, и даже там они составляют меньшинство, пусть даже обладают политической и экономической властью. Конечно, есть и исключения. Население города Корла, центра новой нефтяной промышленности в Синьцзяне, на две трети состоит из ханьцев, которые доминируют в этой отрасли. Как и русские в советской Центральной Азии, ханьские иммигранты в Синьцзяне привозят с собой свой язык и культуру. Они никогда не испытывали необходимости, не говоря уже о желании, изучать какой бы то ни было местный язык. Вместо этого они оправдывают свое присутствие в Синьцзяне с помощью ряда героических нарративов: они-де отстраивают Синьцзян, приобщают его и его отсталые народы к современной цивилизации и обеспечивают стабильность в регионе, имеющем для родины стратегическое значение{395}.

Как и следовало ожидать, прекращение политики миньцзу не приветствовали ни уйгуры, ни другие коренные жители Синьцзяна. Как мы уже видели, уйгуры, в частности, всегда скептически относились к режиму КПК. Постепенное лишение миньцзу прав, и без того довольно ограниченных, вызывало недовольство, которое изредка выплескивалось в эпизоды насилия, но под крышкой бурлило всегда, как мы еще увидим это в главе 23.

Накануне своего избрания президентом независимого Узбекистана в декабре 1991 года Ислам Каримов пережил неприятное происшествие. В городе Наманган группа под названием «Адолат» («Справедливость») потребовала, чтобы он встретился во время предвыборной кампании с ее членами. «Адолат» был одним из множества неформальных объединений, возникших в эпоху перестройки. Отчасти это была политическая организация, отчасти – сообщество бдительных миротворцев, которые, как сообщается, помогали местной полиции поддерживать в городе порядок. На встрече с лидерами группы Каримов оказался среди большого скопления людей, которые предъявили ему длинный перечень требований, от непосредственных и конкретных до далеко идущих и абстрактных. Так, члены «Адолата» хотели превратить здание, где размещался городской комитет Коммунистической партии, в исламский центр, узаконить исламские партии, а Узбекистан объявить исламским государством. Каримов пытался отделаться какими-то отговорками. В это же время в соседнем Таджикистане крупным игроком на политической арене стала Партия исламского возрождения, которая сыграла свою роль в гражданской войне. В свете всех этих событий исламская угроза прочно закрепилась в повестке безопасности региона сразу же после обретения независимости.

Новая Центральная Азия появилась на мировой арене в тот момент, когда ислам пришел на смену коммунизму как новая идеологическая угроза установившемуся мировому порядку. Близость к Афганистану, эпицентру джихадистской активности в мире, сделала страх перед радикальным исламом вполне обоснованным для пяти новых республик. В этом вопросе сошлись интересы многих сторон: политических элит Центральной Азии, их китайских коллег, лидеров постсоветской России и западных наблюдателей – у всех были причины опасаться радикального ислама. Позицию центральноазиатских элит легко понять. Как люди советские, они полагали саму идею вмешательства религии в политику неестественной. Они питали отвращение ко всякой оппозиции, однако оппозиция, выраженная в религиозных терминах, казалась им отвратительной особенно. Китайские лидеры придерживались тех же взглядов. Позицию западных держав объяснить немного сложнее. До 1989 года, пока советские войска находились в Афганистане, на Западе была широко распространена поддержка афганских моджахедов. Теперь, менее чем через три года после вывода советских войск из Афганистана, взгляды эти поменялись. Ислам быстро превратился для многих в нового идеологического врага. Одно дело, когда ислам угрожал Советскому Союзу, но совсем другое – когда он угрожает постсоветскому порядку. Мусульмане Советского Союза не создавали государству особых проблем, но когда, в постсоветскую эпоху, они выдвинули свои требования, то обнаружили, что им не рады.