Центральная Азия: От века империй до наших дней

К 2014 году Китай уже сильно отличался от того, каким он был во время бойни на площади Тяньаньмэнь. Взрывной экономический рост за прошедшую четверть века превратил его в мировую державу и побудил правительство к новым устремлениям. В конце 2012 года Си Цзиньпин, которого тогда недавно назначили генеральным секретарем КПК, начал говорить о «китайской мечте». Еще через год он представил весьма амбициозный проект по преобразованию транспортной инфраструктуры Евразии и переориентации мировой торговли. Проект сменил несколько имен и в настоящее время называется «Один пояс – один путь», однако, независимо от названия, основан он на контроле Китая над Синьцзяном. Новые мечты о величии Китая подразумевают единое и стабильное государство и требуют переосмысления политики в отношении так называемых меньшинств. Платой за стабильность и реализацию «этнической политики второго поколения», ставшей предметом дискуссий в начале 2010-х годов, станет «стандартизация человеческого поведения» по всей стране. Это влечет за собой смену политики «блюда с разными закусками», заимствованную в измененном виде у Советского Союза, на модель «плавильного котла», смысл которой в слиянии различных групп. Ее цель – создание единого, сплоченного «государства-расы» (гуодзу), свободного от каких бы то ни было партикуляристских региональных или этнических связей. Как говорится в статье двух теоретиков, «в основе китайской мечты лежит интеграция народов Китая в единое государство-расу»{441}. С этим и связан новый резкий акцент на китаизации. На XIX съезде партии в октябре 2017 года Си Цзиньпин провозгласил: «Мы будем осуществлять всю основную политику партии в области религии, настаивать на китаизации (ханьхуа) религий Китая и активно руководить взаимодействием религии и социализма». Таким образом, христианство и тибетский буддизм должны обрести китайские черты, а мусульмане «должны позволить традиционной китайской культуре напитать собой ислам, чтобы вместе охранять родину китайского народа (чжунгуохуа)»{442}. Используемый здесь термин относится к китайскому государству, а не к ханьскому народу, и его можно перевести «как китаизация», или ассимиляция в псевдонаднациональное «объединенное многонациональное государство»{443}. Однако на практике Китай и ханьцы практически одно и то же, так что между двумя «китаизациями» – китаизацией-ханьхуа и китаизацией-чжунгуохуа – трудно провести четкое различие. В официальном дискурсе Китай представляют именно ханьцы, и их никто «китаизироваться» не призывает. Китаизация ничем не отличается от уподобления ханьцам. Аналогичным образом государство-раса, о которой грезят теоретики «этнической политики второго поколения», не является наднациональным образованием или нейтральной конструкцией: по сути, это ханьцы, а «смешение» – лишь ассимиляция с ханьцами.

Ничего удивительного, на самом деле. С самого начала КПК была партией националистической – ярким примером того, как коммунизм связан с национализмом, которые так часто переплетались в XX веке. В период после правления Мао Цзэдуна партия все больше отходила от риторики классовых конфликтов и уже напрямую связывала свою легитимность с тем, что она положила конец «веку унижений» Китая и привела страну к величию и мировому признанию. С 2001 года она принимает в свои ряды капиталистов. Френч Мао отправился на свалку истории, и теперь коммунистические лидеры Китая предпочитают строгие деловые костюмы. Есть все основания полагать, что национальная ориентация дает партии большой авторитет среди ханьского большинства в стране. На самом же деле в китайскоязычном интернете свирепствует ханьский национализм, и часто там звучат резкие заявления о расовом превосходстве{444}. Пусть даже эти чувства разжигает не сама партия, но она определенно пользуется ими в своих интересах.