Центральная Азия: От века империй до наших дней

Уйгурское общество, конечно, неоднородно. Городской средний класс – это не то же самое, что сельское большинство. Значительное число людей из первой группы получают всё образование на китайском языке, а не на уйгурском, и есть секуляризованные и неверующие слои населения, которые меньше других заинтересованы в исламских ритуалах. У многих интеллектуалов напряженные отношения с исламом и исламскими элитами. Аппак Ходжа, суфийский шейх, который обратился к пятому Далай-ламе за помощью в восстановлении власти в Алтышаре, может, у обычных уйгуров и считается святым человеком, однако интеллектуалы неизменно видят в нем злодея, который ради личной выгоды пустил в свои земли иностранных завоевателей{454}. Многие секуляризованные уйгуры недовольны новым благочестием, возникшим в 1990-х годах. Есть партийные и государственные кадры и такие люди, как Аблет Муса, создавший плакат, показанный на рисунке 25.2, которые не испытывают симпатии к растущей исламизации уйгурского общества и, вероятно, даже поддерживали антиисламскую программу. Впрочем, агрессия государства настолько повсеместна, что оно даже не особо заинтересовано в расколе уйгурского общества или создании для этого какой-либо платформы. Кампания направлена на наиболее ассимилированную уйгурскую элиту – тех, кто не соблюдает религиозные обряды, свободно говорит по-китайски и представляет собой образцовых граждан нового Китая, – а также на тех, кто предположительно поражен язвой религиозного экстремизма. Наказывают кадры всех уровней. В 2017 году Джалиль Матнияз, глава деревенской партийной ячейки в округе Хотан, подвергся публичному унижению, а также был понижен в должности за то, что не курил в присутствии старейшин (воздержание от курения в этом контексте является основным пунктом уйгурского этикета). Сам этот признак соблюдения этикета сочли признаком недостаточной «приверженности секуляризации»{455}. Халмурата Гопура, президента Департамента инспекции и надзора Управления по контролю за продуктами и лекарствами Синьцзяна и бывшего президента больницы Синьцзянского медицинского университета в Урумчи, приговорили к смертной казни с отсрочкой на два года за проявление «сепаратистских тенденций» и «заговор с целью создания мусульманского халифата» в Синьцзяне к 2030 году{456}. Галип Гурбан, заместитель главы Промежуточного народного суда в Урумчи, пожаловался центральным властям на массовые аресты в Синьцзяне. Его тоже арестовали – за двуличие{457}. Лидеры прошлого тоже не стали исключением. Над Сайфутдином Азизи, великим человеком, пережившим первые десятилетия правления КПК, сейчас нависла тень, а его книги изъяты из библиотек (а имя Сайфутдин запрещено китайскими властями за то, что оно слишком исламское){458}. Еще актуальнее случай Нура Бакри, председателя правительства Синьцзяна с 2008 по 2014 год (находясь на службе, он осудил беспорядки в Урумчи в 2009 году) и директора Национальной энергетической администрации в Пекине в 2014–2018 годах, которого в сентябре 2018 года арестовали за взяточничество, исключили из партии, а еще через год приговорили к пожизненному заключению. Тот факт, что государство преследует даже прогосударственных уйгурских чиновников, явно смягчает внутренние разногласия в уйгурском обществе.