Цепи свободы. Опыт философского осмысления истории

После распада Австро-Венгерской монархии[41], Хорватия была освобождена от иностранного господства. Спонтанно созданное Народное вече, не особенно считаясь с интересами хорватов, включило их в образованное в 1918 г. Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев. Так, изначально «треснутое.», Королевство программно включилось в потенциальный развал Югославии и, потенциально, Европы. Но не только католики (хорваты и словенцы) ощущали дискомфорт, живя бок о бок с превосходящими их числом православными сербами. Объединённая в 1929 г. в Югославию, 12-ти миллионная страна обречена была на национальный и религиозный раздрай ввиду духовной и социальной непримиримости мусульман Боснии, Герцеговины, Черногории и Македонии, коих было 1,3 миллиона и которые не ощущали своей принадлежности к «югославскому народу». А 500 тыс. немцев, 470 тыс. венгров, 440 тыс. албанцев и 230 тыс. румын ещё менее склонны были считать Югославию своим отечеством (в исторической перспективе наибольшая трагедия ожидала немцев Судета, Верхней и Нижней Силезии[42]). Сепаратизм «югославов» пошёл по сколам духовно чуждых друг другу, а потому непримиримых во вражде народов. Противоречия этнических славян подчёркивало не столько их неумелое руководство, сколько заведомая неприживаемость частей этнодуховного организма. Поскольку формировался он (или был «сделан») при иных исторических обстоятельствах.

Словом, ни словенцы, ни хорваты, ни черногорцы не хотели принадлежать к централизованной системе правления «Великой Сербии» и по этой причине боролись с «идеей», олицетворённой в сербах. Если Испания, Франция или Германия некогда сумели преодолеть свои, тоже не однородные этнические составляющие, то это было не дано народам Югославии. Феномен заведомой несопоставимости, сформировав национальные своеобразия, определил их выбор: существовать отдельно, погибнуть «вместе» или враждовать бесконечно… Ультранационалистическое крыло хорватской оппозиции (движение усташей), отказавшись признавать централизованное общественное устройство королевства Югославии, избрало вечную вражду. Лишённые автономии и не признаваемые в своём вероисповедании, усташи (как и македонские националисты) считали: то, что плохо для врагов – хорошо для них. Отсюда широта средств – от неограниченного террора до союзничества с Муссолини и немецким нацизмом.

Кардинал Алоизий Степинац, архиепископ Загреба и усташ по убеждениям, ещё до начала войны писал на этот счёт: «Хорваты и сербы из двух разных миров, два разных полюса; они никогда не найдут общего языка, если только не произойдёт чудо Божие. Эта схизма величайшее зло в Европе, может быть, даже большее чем Протестантизм. Тут нет морали, нет принципов, нет правды, нет справедливости, нет честности». Говоря о национальных брожениях, следует помнить (и мы, смею надеяться, убедились в этом), что ни в одной стране национализм не проявлял себя ни в «чистом», ни тем более в непогрешимом виде. В связи с пестротой национально ориентированных партий, политических деклараций и партийных заглавий, просто ярлыков и однодневных политических вывесок полезно уяснить разницу в существе национальной борьбы.