Цепи свободы. Опыт философского осмысления истории

Высокая оценка ряда западных экспертов не поколебалась и через десятилетия. Выражая её, американский политолог Джон Тохэнд в книге «Адольф Гитлер» писал: «Если бы Гитлер умер в 1937 году, он был бы одним из самых великих немцев Германии… Находясь всего 4 года у власти, он уже успел заслужить титул одного из великих в истории», а «Ллойд Джордж оставался при мнении, что Гитлер является самой значительной личностью в европейской политике со времён Наполеона, может, даже более значительной, чем император французов», – сообщает английский журналист Сэсил Кинг[62]. Арнольд Тойнби в своих воспоминаниях, нисколько не стесняясь этого, честно признавался, что был очарован Гитлером. В беседе с ним Тойнби ободряюще «упомянул, что в случае победы Германии над Россией, в чём в Англии никто не сомневался, влияние Рейха распространится на всю Европу»… Как мы знаем, последнее не только входило в планы Гитлера, стремившегося обновить уже тогда активно разлагавшийся континент, но и было его конечной целью (консолидация германства предполагала объединение «арийских народов» Европы от севера Италии до Норвегии). Сам Гитлер, отдавая себе отчёт в масштабе затеянного им дела, достаточно ясно и жёстко представлял свою историческую перспективу. Его ближайший помощник Альберт Шпеер вспоминает один эпизод: «Он долго, молча, глядел в окно, затем в задумчивости произнёс: «Передо мной две возможности: выполнить все мои замыслы, или провалить их. Если я выиграю, я стану одним из величайших деятелей истории. Если я потерплю поражение, я буду осуждён, презрен и проклят» [63].

За окном стоял ноябрь 1936 года…

Дальнейший ход событий показал правоту как первой, так и второй части пророчества Гитлера. Размышления лидера нации отражают свершившийся перелом во внешней политике Германии, в лице немецкого народа и на этот раз поверившей фюреру. Военная машина III Рейха готовилась выкатить на выложенные отнюдь не Германией «рельсы» избранности народа, которые способны были всякое племя завести в историческое Никуда…

Тем не менее фашизм, нынче связывающийся в сознании человека с уничтожением миллионов людей, «лагерями смерти», газовыми камерами, и т. и., в те годы воспринимался (или даже был) с «человеческим лицом». Об этом, помимо многословных панегириков в мировой печати, в буквальном смысле ярко свидетельствует обложка американского журнала «Time», украшенная в 1935 г. ликом Гитлера, и оливковая ветвь мира, вручённая фюреру в следующем году на летних Олимпийских играх в Берлине.

История, однако, не вмещается в одни только «мнения», не вещает устами продажных и тем более бездарных политиков и не иллюстрируется глянцевыми обложками. Не слишком часто балуя страны и народы процветанием, она всегда свидетельствует о том, что безболезненного выздоровления не бывает… Более того, чем глубже укореняется болезнь в человеческий (читай – общественный, социальный, государственный) организм, тем горше излечение. Когда же проводится «хирургическая операция», да ещё – «топором», то боль становится и вовсе нестерпимой, ибо повреждаются и здоровые ткани организма… Это был как раз тот случай, когда, говорит русская пословица, – «Лес рубят – щепки летят». Вот и в Германии «лес рубила» так, что от немецкого «колуна» гибли миллионы, в том числе ни в чём не повинных людей… Любопытную в этом отношении запись в своём дневнике оставил 5 мая 1940 г. «фашиствующий интеллектуал» Дриё Ла Рошель: «…гитлеризм представляется мне прежде всего грубой физической реакцией, при помощи которой человечество подстёгивает себя время от времени… Уставшая душа ищет новых сил в животности». Эта мысль Ла Рошеля являет собой несколько опрощённое видение истории Ф. Ницше, как мы помним, считавшего, что человек время от времени «привлекает прошлое на суд истории, подвергает последнее самому тщательному допросу и, наконец, выносит ему приговор…». Не греша оптимизмом, немецкий философ утверждал: «если бы даже приговоры были продиктованы самой справедливостью, то в громадном большинстве случаев они не были бы иными»... В своих трудах Ницше не раз отмечал жестокость исторического бытия, рупором которого являются человеческие несовершенства.

Соглашаясь с Ницше в отношении «суда истории» и «уставшей души» Ла Рошеля, в своих жёстких проявлениях неоднократно подтверждённых исторической жизнью, заметим всё же, что судьбы народов и государств меряются не только потерями, но и приобретениями.