Нельзя исключать и того, что в Новгороде присутствовала практика материального поощрения за совершение рукоположения, получение выгодной церковной должности или за способствование в организации и достижении таковых. На это, например, указывают две берестяные грамоты В2–№ 718 и В8–№ 293, получившие примечательный комментарий в работе Т. Р. Галимова[255]
. Судя по всему, различные платы за совершаемые требы и службы, а также подарки, о которых говорят некоторые статьи «Вопрошания» Кирика Новгородца и Устава церкви Ивана на Опоках[256], не являлись для местных клириков чем-то необычным и стали своего рода обычаем, сформировавшимся задолго до архиепископа Далмата, некоей местной культурно-канонической нормой. Впрочем, подарки преподносились и митрополитам за поставление новгородских архиереев[257]. Более того, говоря о плате за организацию рукоположений, о которой свидетельствуют берестяные грамоты, необходимо принять во внимание, что таковая была предусмотрена 123 Новеллой Юстиниана. Однако границы между необходимыми тратами и поборами были прозрачны и условны. В результате все перечисленное давало первосвятителю формальный повод для предъявления к архиепископу претензий. При этом весьма примечательно – ничто не указывает на присутствие в кругу капризных новгородцев, не раз обвинявших своих архипастырей в различных злоупотреблениях, какого-либо раздражения в адрес их святителя. Не отмечено подобных настроений и в среде клира[258]. Высказывая претензии, суть которых была изложена в первой главе «Правил», митрополит ссылался исключительно на слухи, не предъявив к Далмату ни одного конкретного обвинения.Не менее щепетильно прописана процедура предъявления к архиерею претензий. Он должен быть официально извещен о предъявленных к нему обвинениях и приглашен для того, чтобы очистить свое имя[259]
. Именно так описаны события в истории «суда» над митрополитом Петром. Митрополита заранее предупредили о предъявленных к нему обвинениях. Был известен обвинитель – епископ Андрей Тверской. Митрополиту предоставили возможность очистить свое имя, а собранный для этого Собор в Переяславле выслушал обе стороны конфликта[260]. Аналогичное следование канонам просматривается и в суде над епископом Лукой Жидятой[261]. Все перечисленное в полной мере соответствовало нормам церковных канонов. Однако ничего подобного в отношении Далмата предпринято не было. Судя по всему, Далмат не предполагал о том, что его ожидает. Он был приглашен для совершения епископской хиротонии, участвовал в ней и после этого неожиданно был во время соборных слушаний обвинен со стороны митрополита и нового епископа, принявшего благодать святительства, в том числе от рук самого же Далмата, в канонических преступлениях. В итоге действия Кирилла и по форме, и по духу нарушали все существовавшие церковные правила, довольно щепетильно регламентировавшие процедуру выдвижения обвинений против епископа. При том, что в отношении новгородского архиерея так и не последовало никаких прещений, порочащие его имя упреки легли в основу постановлений Собора. Не выдержав тяжести пережитого, по возвращении в Новгород святитель скончался[262].Через семь лет, уже на исходе своей земной жизни, митрополит Кирилл наложил запрет в служении на влиятельного и во многом независимого Ростовского епископа Игнатия. Нельзя исключать того, что неспособность митрополита Кирилла существенно повредить Далмату на Соборе 1273–74 гг. объяснялась некоторой независимостью и влиятельностью Ростовского и Сарайского епископов. Если первый мог позволить себе самостоятельно, без оглядки на митрополита, обращаться в Орду[263]
, то второй аналогичным образом считал себя вправе самостоятельно поддерживать отношения с Константинополем, пользуясь своим специфическим положением и двойным подчинением. С одной стороны, сарайские архиереи поставлялись местными Киевскими митрополитами, с другой, представляли при дворе ханов Сарая если и не интересы патриарха и басилевса (на это нет прямых указаний в источниках), то, по меньшей мере, своим нахождением при ханской ставке на положении легатов свидетельствовали о почтении империи ромеев к правителю Орды. О двойственном положении сарайских архиереев можно судить по записи в Московском летописном своде под 1279 г.: «Тое же зимы прииде Феогностъ епископъ Сараиски из Грекъ, посылан бо бе митрополитом к патриарху и царемъ Менгутемером ко царю Греческому Палеологу»[264]. В результате оба святителя, и Ростовский и Сарайский, вели себя независимо.