Церковный суд на Руси XI–XIV веков. Исторический и правовой аспекты

Как уже было отмечено, череду митрополичьих судов открывают события 1073–74 гг., связанные с организацией во Владимире Залесском архиерейского Собора. Причины созыва этого высокого собрания, как и место его проведения примечательны, рождая недоумения и заставляя задавать множество вопросов. Если исходить из соборных деяний, летописных известий и практических результатов совершившегося, Собор был призван решить три важные задачи. Во-первых, митрополит Кирилл намеревался закрепить общерусский характер Сербской Кормчей[240]. Во вторых, он попытался оказать судебное давление на новгородского владыку Далмата, показав на его примере, что может ожидать непослушных архиереев, а, в-третьих, на Владимирскую кафедру предстояло возвести печерского архимандрита Серапиона, которому, вероятно, в последующем надлежало наследовать титул киевского первосвятителя. Вполне можно согласиться с В. А. Колобановым, высказывавшимся за то, что Владимирский Собор мог быть созван ради поставления Серапиона[241], высокий статус которого и первенство перед иными архиереями демонстрировались с предельной убедительностью. Епископская хиротония совершалась на кафедре великокняжеского города. При этом практически сразу новый епископ принимал на своей территории архиерейский Собор, участвовал в составлении соборных Правил и поучения к духовенству[242]. При всем пафосе произошедшего во Владимире Залесском, подобное возведение на архиерейскую кафедру не было чем-то новым.

В 1252 г. Кирилл совершил нечто подобное в Новгороде, когда прибыл на берега Волхова вместе с ростовским епископом Кириллом и рукоположил там Далмата[243]. Правда, в отличие от Далмата, рожденного в Новгороде и терпеливо дожидавшегося там прихода первосвятителя, Серапион был привезен издалека, из Киева, кафедра которого по по-прежнему считалась первосвятительской[244]. Впрочем, очевидным видится еще одно обстоятельство: Кирилл предельно доверял Серапиону. Здесь, во Владимире, как справедливо заметил В. И. Петрушко, после гибели в 1237 г. епископа Митрофана[245] кафедра на протяжении четверти века вдовствовала. Таковое положение дел, по мнению исследователя, могло объясняться намерением Кирилла утвердить в этом городе свое присутствие[246]. И для этого были все необходимые основания. Владимирский стол считался великокняжеским и, помимо этого, в городе находилась резиденция Великого баскака. Данное обстоятельство позволяло рассматривать местную кафедру в качестве «столичной». Однако в силу каких-то обстоятельств митрополит предпочел не самому утвердиться на ней, а доверить эту кафедру Серапиону. Уже по одной этой причине усилия митрополита заслуживают большого внимания. В итоге, в истории и обстоятельствах созыва Собора угадывается не столько поступательное решение вопросов церковной жизни, сколько продуманный план и даже интрига, призванные укрепить положение митрополита в крайне непростых условиях внутрицерковных и политических противоречий на Руси. Правда, данная проблема отягощена ношей научно-исторических мнений, обращение к которым порой запутывает работу исследователей.

Так или иначе, отечественная историография наделила Собор 1273–74 гг. общерусским значением. Однако столь высокая оценка тех событий, имеющая свои веские основания, все же встречает и ряд возражений. Например, деяния Собора, изложенные в принятых «Правилах», вполне ясно декларируют, что во Владимире были собраны епископы исключительно северных и северо-восточных русских княжеств, к которым примыкал Полоцк[247]. Ни один южнорусский архиерей в этом высоком собрании не участвовал. Данное обстоятельство было настолько странным, что Я. Н. Щапов, не допускавший возможности того, чтобы церковный Собор, решения которого имели существенные последствия для дальнейшего развития Церкви, был проведен без участия южных архиереев, даже предположил, что заседания этого синклита прошли в Киеве, что и привело к умолчанию об именах южнорусских епископов[248]. Однако сегодня сомневаться в месте проведения соборных заседаний нет необходимости. В итоге, соборные решения общерусского значения, как на этом настаивает историография, принимались в условиях, когда на заседании отсутствовала половина архиереев, большинство которых занимали старейшие кафедры и обладали преимуществами чести. Как совершенно верно прокомментировал эту ситуацию М. В. Печников, даже присутствие Переяславского архиерея Феогноста не могло исправить ситуацию, поскольку тот с 1269 г. являлся главой сарайской епископии[249], располагавшейся в ставке ханов. Крайне важным видится еще одно обстоятельство: отсутствие в южнорусской среде и в его каноническо-правовой практике какой-либо реакции на этот Собор и его деяния. Не прослеживается в южнорусских землях и каноническо-правовая рецепция соборных «Правил». Во всяком случае, обозначенный комплекс проблем в отношении южнорусских церковных норм и практик пока, кажется, не изучен.