Цезарь

Тем временем в Риме затеваются два заговора.

Все кругом кричат, что Цезарь входит в число заговорщиков наряду с Крассом, Публием Суллой и Луцием Автронием.

По слухам, цель одного заговора состоит в том, чтобы убить часть сенаторов, предоставить диктатуру Крассу, который назначит Цезаря командующим конницей, и вернуть Сулле и Автронию консульство, которое было у них отнято.

В другом заговоре он якобы действует заодно с молодым Гнеем Пизоном, и, как говорят, именно по этой причине молодому человеку двадцати четырех лет в особом порядке дают командную должность в Испании. Пизон должен взбунтовать народы, живущие по ту сторону Пада и на берегах Ламбра, пока Цезарь будет сеять смуту в Риме.

Как уверяют, лишь смерть Пизона разрушила этот второй замысел.

Первый замысел представляется более состоятельным.

Танузий Гемин в своих «Анналах», Марк Бибул в своих указах, Гай Курион Старший в своих речах удостоверяют существование этого заговора.

Цицерон намекает на него в одном из писем к Аксию.

По словам Танузия, спасовал Красс. Богач Красс испугался одновременно и за свою жизнь, и за свои деньги. Он спасовал, и Цезарь не подал условленного сигнала.

В качестве этого сигнала, утверждает Курион, Цезарь должен был спустить тогу с одного плеча.

Однако все эти обвинения — лишь слухи, которые уносит ветер популярности Цезаря.

В 687 году от основания Рима он становится эдилом, то есть градоначальником Рима, устраивает великолепные игры, выводит на ристалище триста двадцать пар гладиаторов и застраивает Форум и Капитолий деревянными галереями.

Его популярность переходит в восторженное поклонение перед ним.

Его упрекают лишь в одном; но, чтобы понять суть этого упрека, следует встать на точку зрения античности.

Цезарь слишком человечен!

Почитайте Светония, если сомневаетесь; он приводит свидетельства, и свидетельства эти вызывали изумление у всего Рима и заставляли пожимать плечами истинных римлян, в особенности Катона.

Так, путешествуя со своим захворавшим другом, Гаем Оппием, он уступает ему единственную кровать на постоялом дворе, а сам ложится спать на голой земле, под открытым небом.

Трактирщик подает ему негодное оливковое масло, а он не только не жалуется на это, но даже просит добавки, чтобы трактирщик не заметил своего промаха.

Однажды, во время застолья, его пекарю приходит на ум дать ему хлеб лучшего качества, чем другим сотрапезникам; он наказывает пекаря.

Более того: он склонен прощать. И это странно! Умение прощать — христианская добродетель; но, как мы уже говорили, на наш взгляд Цезарь является предтечей христианства.

Гай Меммий поносит его в своих речах, заявляя, что он прислуживал Никомеду за столом вместе с евнухами и рабами этого царя. — А все знают, какое второе ремесло исполняли виночерпии, и на данную тему даже имеется миф: это история Ганимеда. — Цезарь голосует за консулат Меммия.

Катулл сочиняет эпиграммы на Цезаря, поскольку тот мимоходом похитил у него любовницу — сестру Клодия, жену Метелла Целера. Цезарь приглашает Катулла к себе на ужин.

Тем не менее порой он мстит, но только если его вынуждают к этому, и мстит он при этом мягко: «in ulciscendo natura lenissimus».[8]

Так, один раб, намеревавшийся отравить его, был просто-напросто предан смерти: «non gravius quam simplici morte puniit».[9]

— A что еще он мог с ним сделать? — спросите вы.

Бог ты мой! Он мог предать его пыткам, забить розгами до смерти, скормить рыбам.

Но Цезарь не сделал ничего этого, ибо ему никогда не хватало духу причинить зло: «nunquam nocere sustinuit».[10]

Одного лишь не может простить ему обожающий его народ: он заставляет уносить с арены раненых гладиаторов и лечить их, причем как раз в тот момент, когда зрители уже готовы объявить им смертный приговор: «gladiatores notos sicubi infestis spectatoribus dimicarent vi rapiendos reservandosque mandabat».[11]

Но погодите, есть средство сделать так, что тебе простят все.

Однажды утром над Капитолием и над Форумом поднялся великий шум.

В течение ночи на Капитолий были принесены статуи Мария и трофеи его побед. Те самые трофеи, какие, возможно, еще и сегодня именуются трофеями Мария, были поставлены на прежнее место и вновь украшены кимврскими надписями, которые сенат когда-то приказал стереть.

Разве Цезарь не был племянником Мария?! Разве не похвалялся он этим по любому поводу, и разве Сулла не сказал тем, кто просил о его помиловании: «Я отдаю его вам, безумцы; но берегитесь, в этом юнце таится много Мариев!»?

Этот пробный шаг Цезаря был великим делом.

Образ Мария на развалинах Карфагена достиг тех же гигантских размеров, что и образ Наполеона на острове Святой Елены; его призрак, вышедший из могилы, явился вдруг римлянам.

Вспомните статую Наполеона, вновь поднятую в 1834 году на вершину колонны, в привычной его двууголке и сером рединготе.

Старые солдаты плакали.

Седовласые воины рассказывали о вступлении в Рим победителя тевтонов.