Цезарь

Высказывание это непонятно, и нам неизвестно, удалось ли какому-нибудь комментатору объяснить его; но, по-видимому, оно было оскорбительно, ибо Клодий выходит из себя.

— Отцы-сенаторы, — восклицает он, — доколе мы будем терпеть среди нас этого царя?!

На что Цицерон отвечает каламбуром, который мы сейчас постараемся вам разъяснить.

«Царь» по-латыни будет рекс. Сестру Клодия взял в жены Марций Рекс; Марций Рекс был чрезвычайно богат; Клодий слыл любовником своей сестры и, обладая влиянием на нее, надеялся быть включенным в завещание своего зятя, но в этом отношении его надежды были обмануты.

— Царь, царь, — отвечает Цицерон, — ну да, ты обижен на него, на Царя, за то, что он не упомянул тебя в своем завещании, тогда как ты мысленно уже промотал половину наследства!

— А ты что, — спрашивает Клодий, — из наследства своего отца заплатил за дом, купленный тобой у Красса?

И в самом деле, Цицерон незадолго перед тем купил у Красса дом за три миллиона пятьсот тысяч сестерциев.

Вот его письмо к Сестию, проквестору:

«В прежних письмах ты желал мне удачи в покупке дома у Красса. Лишь ободренный твоими пожеланиями, я купил его за три миллиона пятьсот тысяч сестерциев и теперь настолько опутан долгами, что охотно вступил бы в какой-нибудь заговор, если бы меня удостоили принять в него!»[52]

— Купил? — парирует Цицерон, стоило Клодию заговорить о покупке. — Речь, как мне кажется, идет о судьях, а не о домах!

— Я понимаю, что ты обижен на судей: ты уверял их, будто я был в Риме в день таинств в честь Доброй Богини, а они не пожелали поверить твоим словам.

— Ты ошибаешься, Клодий; двадцать пять судей, напротив, поверили мне. А вот тебе тридцать один не пожелали поверить, коль скоро они потребовали заплатить им вперед.

Послышавшиеся после такого ответа громкие крики и свист заставили Клодия умолкнуть.

Все это, разумеется, не слишком по-парламентски, как сказали бы в наши дни, но нам приходилось видеть и слышать нечто похуже!

С этого момента, как нетрудно понять, между Цицероном и Клодием была объявлена война.

Вскоре мы увидим, как эта война приведет Цицерона к изгнанию, а Клодия к смерти.

Ну а пока, что было главной заботой Клодия?

Отомстить за все эти оскорбления Цицерону, чьи слова, повторявшиеся от сената до Марсова поля, легли на него позорным клеймом.

Цицерон страдал обычной болезнью острословов: он не мог сдерживать свое остроумие в себе; этому демону непременно нужно было прорываться наружу, даже в ущерб друзьям Цицерона, его родственникам и союзникам.

— Кто привязал моего зятя к этому мечу? — сказал он, увидев, что муж его дочери носит меч почти такого же размера, как он сам.

Сын Суллы, запутавшись в долгах, был вынужден объявить о распродаже всего своего имущества и велел вывесить списки того, что выставлялось на торги.

— Списки сына мне куда больше по сердцу, чем списки отца, — заметил Цицерон.

У его коллеги Ватиния, страдавшего золотухой, на шее было огромное вздутие; однажды, когда он выступал в суде защитником, Цицерона, который выслушал его речь, спросили:

— Что вы думаете о Ватинии?

— Я нахожу его дутым оратором, — ответил Цицерон.

Цезарь предложил раздел земель Кампании: это вызвало сильное негодование у сенаторов.

— Пока я жив, этому разделу не бывать, — заявил Луций Геллий, которому было за восемьдесят.

— Цезарь подождет, — сказал Цицерон, — ведь Геллий просит не такой уж большой отсрочки.

— Своими свидетельствами ты погубил больше народу, чем спас своим красноречием, — сказал ему Метелл Непот.

— Возможно, — ответил Цицерон, — и это доказывает, что честности во мне больше, чем таланта.

— Я осыплю тебя бранью, — пригрозил ему юнец, обвинявшийся в том, что он отравил своего отца, дав ему яд в сладкой лепешке.

— Пусть, — ответил Цицерон, — я охотнее приму от тебя брань, чем лепешку.

В ходе какого-то судебного разбирательства он вызвал в качестве свидетеля Публия Косту, который, не понимая ни слова в законодательстве, желал слыть правоведом.

Когда ему стали задавать вопросы, Публий объявил, что ничего не знает.

— Неужели? — промолвил Цицерон. — Ты, верно, думаешь, что тебя спрашивают о праве и законах!

Метелл Непот служил постоянной мишенью для его нападок.

— Скажи, кто твой отец? — спросил он однажды Цицерона, надеясь смутить оратора намеком на его низкое происхождение.

— По милости твоей матери, мой бедный Метелл, — бросил ему Цицерон, — тебе ответить на такой вопрос труднее, чем мне!

Тот же Метелл, которого обвиняли в том, что он был нечист на руку в денежных делах, устроил своему учителю Филагру пышные похороны и установил на его могиле мраморного ворона.

Повстречавшись с Метеллом, Цицерон сказал ему:

— Ты весьма разумно поступил, установив ворона на могиле своего учителя.

— И почему же?

— Да потому, что он скорее научил тебя летать, чем говорить.