Цивилиzации

Молодой правитель всегда находил если не цель, ради которой они могли бы забыть о себе, то хотя бы точку, направление, импульс, чтобы объединить своих подданных, направить, придать им сил; вот и это невозможное, немыслимое странствие сначала привело их к стенам Куско, а затем безвозвратно от них отдалило, и, коснувшись было пупа земли, они отправились на самый ее край; но никогда все это не превращалось лишь в бесцельное блуждание — во всяком случае, китонцам ни разу не довелось по-настоящему это осознать, а иначе они один за другим уж верно пристали бы к берегу умопомрачения. В жилах Атауальпы текла кровь Пачакути, она-то доселе и подсказывала ему решения, ведь он еще не был знаком с политической философией левантинца из Флоренции[106], чей труд только подтвердит, что он настоящий государь — есть у него этот дар, унаследованный от Великого преобразователя, как называли его прадеда.

По пути в Саламанку они остановились у ворот небольшого города под названием Македа. Не сомневаясь, что слухи о резне в Толедо успели распространиться по округе, Атауальпа расположился за городскими стенами и отправил в крепость Кискиса — как всегда, на разведку, а с ним Игуэнамоту, ведь она знала язык.

Жители собрались в храме. Кискис и Игуэнамота, старательно скрыв наготу плащами, стали свидетелями странной сцены, происходившей внутри. Какой-то постриженный, стоя в деревянной клети, наставлял довольно нерадивую аудиторию. Зрелище мало походило на торжественную церемонию, завершившуюся в Толедо кострами: не было здесь ни той пышности, ни суровой значительности.

Постриженного вдруг перебил человек со шпагой на поясе и осыпал его бранью. Игуэнамота разобрала не все, но поняла с его слов, что постриженный не тот, за кого себя выдает. Они начали поносить друг друга и продолжали до тех пор, пока постриженный в своей клети не пал на колени со сложенными ладонями и, подняв глаза к небу, принялся молить бога за него заступиться.

В тот же миг человек со шпагой рухнул как подкошенный, забившись в падучей, у рта его выступила пена. Присутствовавшие при этом левантинцы перепугались и в полном смятении стали молить постриженного снять заклятие. Тот смилостивился, вышел из клети, проложил себе дорогу сквозь толпу и склонился над припадочным. Он коснулся его головы каким-то свитком, произнес несколько непонятных слов, и судороги тотчас прекратились.

Придя в себя, человек со шпагой поспешил засвидетельствовать свое почтение и удалился. Едва это случилось, толпа бросилась к постриженному, протягивая ему медные и серебряные монеты. Все повторяли слово, которое кубинка не понимала: «Indulgencia»[107].

Кискис и Игуэнамота были впечатлены могуществом приколоченного бога (если они все правильно поняли, и постриженный именно его призвал покарать обидчика). Они доложили о происшедшем Атауальпе, который, как обычно, не выказал и тени смущения. Однако счел, что правильно будет оценить опасность. Моральный дух его войска и так расшатался, не хватало еще, чтобы его подрывали сверхъестественные и, вероятно, враждебные силы. Но как в этом разобраться? После Толедо Атауальпа хотел, чтобы о нем позабыли, и не собирался посылать за этим постриженным колдуном. Ему нужно было временно ограничить общение с местными. И тут он вспомнил, что к ним примкнули левантинцы.

Юный Педро Писарро, которого Игуэнамота спасла от расправы, понемногу оживал. Вечерами он рассказывал ей предания своей земли, которые она переводила женам и сестрам Атауальпы. Игуэнамота описала ему сцену, которую наблюдала в храме Македы, и спросила, где этот постриженный черпает силу. Педро Писарро внимательно выслушал свою покровительницу и негромко рассмеялся.

— Видели вы двух мошенников, — сказал он, — они заранее договорились разыграть эту комедию с единственной целью — вытянуть из горожан деньги. Священник торгует индульгенциями, то есть продает верующим грамоты, которые сам же и составляет — должно быть, на площадной латыни: покупая их, якобы можно искупить грехи и спасти душу. Уверен, что альгвасил[108], притворившийся, будто хочет призвать его к ответу, получает свою долю от прибыли этого нехитрого предприятия.

Игуэнамота перевела, ничего толком не поняв. Китонцам хотелось знать другое — что это за умение поражать недругов на расстоянии, которое постриженный, видимо, обрел через своего приколоченного бога, и как таким даром управляют. Тогда Педро Писарро, будучи юным, но смышленым малым, объяснил иначе, нарисовав следующую картину: «Если сегодня после захода солнца вы вернетесь в город, то наверняка застанете вашего священника дома и увидите, как они с подельником чокаются за здравие легковерного народа, для которого у вас на глазах было разыграно веселое представление. — И добавил, прежде чем повернуться на лежаке и уснуть в изнеможении от ран: — Сколько похожих трюков проделывают эти мошенники с простыми людьми!..»

Таким стал их первый урок в Новом Свете.

14. Саламанка