Цивилиzации

Слепец громко расхохотался. Атауальпа снял одну серьгу и положил ее в руку нищему. Они пошли дальше, постриженный все твердил об index, heretico и auto de fe[112].

Атауальпа и тем более Игуэнамота не переставали удивляться, заметив, что одни жители полнотелы и пресыщены всевозможными благами, а другие их собратья просят милостыню, обивая пороги, и тощают от голода и нищеты. Атауальпе и тем более Игуэнамоте казалось странным, что неимущие готовы терпеть подобную несправедливость, не пробуют вцепиться тем, первым, в глотки и не поджигают их дома.

Педро Писарро умел расшифровывать говорящие листы. К нему в руки попал некий труд, тайно переведенный одним постриженным и распространявшийся из-под полы; отрывки из него юноша зачитал императору инков и его кубинской спутнице: «Ибо когда гранды видят, что не могут более противостоять народу, они выдвигают кого-либо из своей среды и делают его государем, чтобы за его спиной удовлетворять свои аппетиты»[113].

Это был политический трактат, недавно доставленный из края под названием Флоренция, и молодой Атауальпа, впитавший мудрость предков, почувствовал, что из сочинения можно извлечь пользу на будущее, ведь было там и такое: «Кроме того, грандам нельзя угодить достойным способом, не причиняя людям обид, а народу — можно, ибо у народа, который только не хочет быть угнетаем, цель более достойная, чем у грандов, которые сами хотят угнетать».

Не то чтобы молодой император чрезмерно заботился о счастье простолюдинов. Он, глазом не моргнув, мог вырезать и мятежных каньяри, и подлых псов из Тумбеса[114], как сам он любил их называть, и точно таких же псов из Толедо. Но он чувствовал ответственность перед своим народом, пусть его численность не превышает двухсот человек, бежавших из Чинчайсуйу. Чтобы их спасти, ему предстояло встретиться лицом к лицу с могущественными и многочисленными недругами, в борьбе с которыми нужно разыграть замысловатую политическую партию, пользуясь всеми местными преимуществами, тончайшим пониманием баланса и расстановки сил. Этот Никколо Макиавелли показался ему неплохим советчиком.

Кискис проводил время, склонившись над картами этих мест: он хотел знать, как стоят горы, где пролегают долины и есть равнины, разбирался в особенностях рек и болот. Велики были его старания.

Чалкучима постигал дисциплину, ведающую применением законов и наказаний, — наставлял его постриженный, пользовавшийся здесь громкой славой, его звали Франсиско де Витория[115].

Игуэнамота училась у своего юного протеже расшифровывать говорящие листы — он стал ее наставником и, говорят, даже больше.

Атауальпа увлеченно осваивал запутанную историю местных королей.

Всех озадачивали объяснения постриженных касательно преданий, заключенных в говорящем футляре: их цитировали по любому поводу, с футляром почти не расставались и поклонялись ему одержимо. Структура духовной организации, которой они принадлежали, также оказалась бесконечно сложной. И все же две вещи китонцы поняли: есть место под названием Рим — оно внушает наивысшее благоговение, и есть священник по имени Лютер — этот вызывает просто бурю чувств. Даже Франсиско де Витория, казавшийся воплощением мудрости, невольно вспыхивал, когда слышал об этом своем собрате. Атауальпа и его подданные никак не могли уловить суть этой распри, но размах у нее, надо полагать, был немалый, раз привел к настоящим войнам где-то на севере.

Одно предание им особенно не понравилось: это была история пастуха, у которого бог отнял все: жену, детей, скот, здоровье, скопленное состояние, — и сделал это играючи, поспорив с неким демоном, словно от скуки или из гордыни — чтобы испытать благоверие несчастного и показать, насколько тот предан ему, что бы ни случилось. Китонцы сочли такого бога беспечным, а то, что в результате он вернул бедному пастуху все имущество, жену, детей, скот (и умножил все это, будто извиняясь за злую шутку), только добавило к нему недоверия. Виракоча никогда не затеял бы столь наивную и жестокую игру. Что до Солнца — этот бог в своем невозмутимом движении выше подобных ребячеств.

Зато ритуал мессы был любопытным. Орган поражал слух и проникал в сердца. Юные Куси Римай и Киспе Сиса придумали игру — они учились осенять себя крестным знамением и говорили, что хотят пройти обряд крещения.

Так сменяли друг друга дни, в Саламанке постриженные охотнее, чем в Лиссабоне, соглашались иметь дело с китонскими девами. Девы иной раз беременели. Постриженные заболевали.

Атауальпе нравилось слушать рассуждения Франсиско де Витории о естественном праве, позитивной теологии, свободной воле и других понятиях, в которых не так легко разобраться, а поскольку Верховный инка тогда еще очень плохо владел кастильским, его представления обо всем оставались лишь фрагментарыми, и потому у диалога были границы.