Цивилиzации

В один прекрасный день Атауальпе захотелось увидеть красоты Италии: ведь ему их так расхваливали и столько великолепных художников они породили. Быть может, меланхолия овладела императором с тех пор, как его кубинская принцесса удалилась в Брюссель, отказываясь его видеть, и даже не отвечала на письма, если они не касались управления Нидерландами. Не искал ли он отдушины, которая заставила бы его забыть свою верную подругу?

Лоренцино не уставал слать приглашения из Флоренции, но до сих пор тщетно, ибо дела империи не дают отдохновения тому, кто ею правит.

И вдруг Атауальпа сообщил герцогу, что навестит его в знаменитейшем городе по случаю четвертого праздника Солнца в шестнадцатую жатву новой эры.

Праздник обрел здесь большую популярность, поскольку считается, что во время него отступают недуги, а на города Пятой Четверти часто нападала чума — смертельная болезнь, косившая народы Нового Света.

Начинаются празднества с поста в первый день луны, которую здесь называют сентябрем.

В хлеба, которые выпекают в местных печах, также добавляют кровь, но не юношей, а девиц, которые еще не бывали с мужчиной, ибо, судя по всему, неопытность здесь в цене (особенно женская, мужская в этом плане интереса не вызывает). Кровь у дев забирают через прокол между бровей — так же, как мы делаем это с мальчиками.

Прежде император никогда не поддавался ностальгии, так что в некоторых умах нет-нет да и рождалась мысль, будто он по складу характера убережен от чувства, столь неподходящего для покорения нового мира. А может, просто череда из ряда вон выходящих событий, отметивших его жизнь, не давала для этого повода. Открывая для себя Флоренцию, Атауальпа словно распахнул двери в грезу, перенесшую его в родные края.

Расцвеченный радужными флагами город приветствовал его, а сам он восседая в колеснице, слушал и словно не слышал льстивые речи стоявшего рядом Лоренцино: правитель в изумлении рассматривал дворцы, так напоминавшие своей каменной кладкой, несмотря на более грубую обработку, инкские постройки.

На другом берегу реки, среди холмов, возвышалась крепость, которую он принял за Саксайуаман.

Со склонов террасами спускались сады, а над ними расцветали огни фейерверков — как на просторах Тауантинсуйу.

Но самое сильное впечатление произвел на него дворец Синьории, где расположились герцог и правительство. Верно, надоели ему изысканные сады Алькасара с их апельсиновым благоуханием, и в этой серой каменной постройке, которую венчала зубчатая башня, он вдруг увидел непосредственное воплощение власти в понимании, заложенном его предками. И пока Лоренцино с гордостью рассказывал что-то о статуях царька по имени Давид, которые он выставил в большом Зале Совета, Атауальпа мысленно перенесся из одной империи в другую. Под конец он сделал вид, будто смеется над чем-то, и попросил представить ему зодчего, сотворившего столько чудес, поскольку готов сделать ему предложение, от которого тот не сможет отказаться, и увезти в Севилью. Лоренцино тоже засмеялся, как требовал этикет: он, конечно же, помнит, как в угоду своему повелителю сам когда-то лишил Флоренцию ее величайшего скульптора и привез его в Андалусию. (На самом деле мастер тогда уже успел перебраться в Рим, но об этом лучше было молчать.)

Стоит заметить, что старик Микеланджело по-прежнему здравствовал: он трудился над чертежами в своей мастерской в Севилье, где под вечер любил бывать Атауальпа. Не было только прежнего Лоренцино. Теперь герцог Флорентинский велел именовать себя Лоренцо. Это был человек в расцвете сил, правивший мудро и твердой рукой. Его супруга, герцогиня Киспе Сиса, считалась главным сокровищем Тосканы и подарила ему двух прекрасных детей, которых он обожал. Его город оставался жемчужиной, красоту которой славила вся Пятая Четверть. Он заключил мир с Римом и Генуей. Его почитали в Вене, столице королевства Фердинанда. При дворе его были собраны величайшие художники империи.

Словом, Лоренцо де Медичи правил в полном смысле слова. А властолюбие не терпит равных и даже вторых. Позавидовал ли Атауальпа? Захотел ли он упрочить свой авторитет, решив, что Флоренция оспаривает его собственным великолепием? Попытался ли он унизить вассала, предъявить счет за помпу, с которой тот его встретил? Если так, то его есть в чем упрекнуть. Или же он просто думал воспользоваться правом, доставшимся ему от предков? Однако нравы в Пятой Четверти были не такими, как в Тауантинсуйу, и император, как никто другой, должен был это понимать.