Цивилиzации

А его, в свою очередь, поразила красота сестры. У нее были широкие бедра, мягкая грудь, молодая смуглая кожа. Овал ее лица подчеркивали густые темные волосы, спадавшие на обнаженные плечи: в этом ей подражали как знатные итальянки, так и простолюдинки — все пытались на нее походить. Она воспламенила в брате такие чувства, которых, как говорят, он не знал с тех пор, как на их утлом корабле по пути в Лиссабон познал принцессу Игуэнамоту. И он потребовал сестру у герцога. Тот отнюдь не горел желанием уступать супругу, будь то самому императору. Конечно, Лоренцо знал, что Верховному инке не отказывают. Да и сама Киспе Сиса, видимо, была не против и сочла желание брата за честь.

Лоренцо решил тогда действовать хитростью и лицемерием. Он притворился, будто готов охотно исполнить просьбу Атауальпы и чуть ли не польщен. Но стал находить предлоги, отсрочивавшие дело: то у его жены недомогание, то она хочет как можно лучше подготовиться, чтобы принять своего супруга и брата. Ей нужно больше времени для поста. Она ждет из Португалии редкие индийские благовония, чтобы ими надушиться. Лучшие ткачи города шьют для нее наряд, достойный такого случая, а шить его положено тончайшими золотыми нитями.

Лоренцо тем временем тайно договаривался со Строцци, одной из самых богатых флорентинских семей, издавна соперничавшей с Медичи и мечтавшей вернуть республику. (Я уже упоминал об этой оригинальной форме правления, когда группа нотаблей распределяет власть внутри себя и выбирает суверена, как это происходит с дожем в Венеции или Генуе.)

Что он пообещал Строцци? Что за немыслимая клятва скрепила их уговор? Чьей поддержкой они могли заручиться? Венеции? А может, Фердинанда? Едва ли. Чего им было ждать от вчерашнего угнетателя, если не верного возвращения тирании? Для того юный Лоренцино и примкнул к Верховному инке, чтобы устранить своего кузена Алессандро, ставленника Габсбургов. А если папы? Это более вероятно. Поводырь адептов приколоченного бога скрепя сердце дал согласие на коронацию Атауальпы, и его тревожило, что у религии солярного бога прибавляется последователей. Причем к подобным махинациям ему было не привыкать: не он ли в недавнем прошлом руководил из Рима убийством Дориа в Генуе?

Эти разговоры Лоренцо вел со Строцци, Риччи, Ручеллаи, Валори, Аччайоли, Гвиччардини и даже с Пацци и Альбицци, у которых были все основания ненавидеть его семью[244]: «Время не может заглушить жажду свободы, ибо сколь часто бывали охвачены ею во многих городах жители, никогда сами не вкушавшие ее сладости, но любящие ее по памяти, оставленной их отцами, и, если им удавалось вновь обрести свободу, они защищали ее с великим упорством, презирая всякую опасность. А если бы даже этой памяти не завещали им отцы, она вечно живет в общественных зданиях, в местах, где вершили дела должностные лица, во всех внешних признаках свободных учреждений, во всем, что стремятся на деле познать все граждане»[245].

По правде говоря, политические намерения Лоренцо были не вполне ясными: казалось, им скорее движут личные мотивы. Зато в его решимости заключался изъян. Колеблющимся он заявлял, что не участвовать в столь славном деле из-за неопределенности его исхода — чистое малодушие.

Вскоре брожение в умах, вызванное планами строптивого герцога, привело к тому, что о таковых стало известно.

Слухи о заговоре дошли до разведчиков Руминьяви: он попытался предупредить своего господина, но тот и слушать не хотел. Будь рядом Чалкучима, глядишь, он убедил бы властителя, что опасность реальна, ведь интриги и заговоры были по его части — старый полководец с каменным глазом в них мало смыслил. Но, может, Атауальпа попросту устал, а усталость притупляет осторожность, внимание к знакам, животный инстинкт самосохранения. Быть может, Верховный инка, покоритель Нового Света, император Пятой Четверти, почувствовал, что его миссия на этой земле завершена и так или иначе пора ее прервать. Человек, своей судьбой превзошедший в величии самого великого Пачакути, несомненно, желал покоя. Помышлял ли он об озаренном солнцем уединении в тихом месте, среди апельсиновых деревьев, красочных полотен, говорящих листов и избранных женщин, или предпочел бы курить табак и писать мемуары? Этого нам не узнать.

Празднества продолжались девять дней.

На площади Санта-Кроче устраивали состязания на копьях, затем в жертву приносили множество малорослых белых лам, их жарили на вертелах, народ пировал с грандами, всюду танцевали и пели.

Ночью по улицам шествовали вестники божественного Солнца и, словно пращами, размахивали факелами, а потом сбрасывали их в воды реки Арно, чтобы течение унесло в море все беды, которые они изгнали из своих домов и из города.