Цивилизация Просвещения

Знаменательная пора мая заслуживает пристального внимания во всей католической Европе: это ключ к одной из главных дверей. Майское воздержание открывает дорогу мальтузианскому coitus interruptus. Оно свидетельствует о резком обострении неприятия сексуальной жизни. В той самой епархии Лизьё епископ обрушивается на древний обычай воскресных свадеб. Несмотря на освящение, несмотря на церемонию благословения супружеского ложа, брак, то есть coitus, не может быть чистым; это опасная уступка. Янсенистский аскетизм, охотно подхвативший давний средневековый мотив, который уходит корнями в греческие истоки раннего христианства, противостоит ветхозаветной еврейской традиции, благосклонно воспринятой в протестантских землях, где она подкреплялась старинной тенденцией, связанной с буйством природы в долгие дни летнего солнцестояния. Нечистота неразрывно связана с самим актом, с внутренней грязью. Грязь связана с проникновением вглубь. Женщина получает нечистоту от мужчины и навсегда остается отмеченной ею; мужчина получает нечистоту от внутреннего соприкосновения с органом, выделяющим менструальную кровь — воплощенную нечистоту. Такова цена рождения. Муки материнства служат частичным очищением, но долгое истечение менструальной крови напоминает о неустранимое™ женской нечистоты. Согласно этой альбигойской сверхчувствительности, рождение не избавляет от нечистоты: наоборот, разве само рождение не является результатом глобального акта, сопровождающегося получением удовольствия в грязи? Таким образом, сексуальная аскеза в конце концов приводит к практике прерванного полового акта, даже к полному воздержанию, цель которых — избежать рождения детей. В той мере, в какой рождение ребенка свидетельствует о реальности полового акта, отсутствие рождения осознается как устранение его нечистоты. Разумеется, нет ничего более противного христианской теологии; однако психологический механизм этого сдвига вполне понятен.

Религиозная мораль XVII века, воплощение неоавгустинианства, смешанного с идеализмом в духе декартовского cogito, — это мораль чистоты: чистота на месте любви, чистота, а не смирение в щедрых дарах. Восемнадцатый век унаследовал эту концепцию христианской этики. Она проповедуется со всех амвонов, она влечет за собой религиозную аккультурацию катехизиса, сочинения, оказывающего действенное влияние на поведение. Мораль чистоты ведет к сексуальной ориентации, ориентации глубинной, в тот момент, когда вступает в свои права аскетизм new pattern брака, — вспомните кастрацию путем совершенно добровольного подавления сексуальной функции 40–50 % возрастной группы, имеющей возможность, желание и намерение вести половую жизнь и производить потомство. Сам Мальтус в 1798 году не придумал ничего другого, кроме усиления этой поразительной и в конечном счете великолепной коллективной аскезы. Подобный успех не мог быть достигнут без массовой переориентации желаний. Все усилия религиозного сообщества направлены на благословенное соблюдение целомудрия. Вне брака символом падения выступает ребенок — дитя греха, которое святой Винсент де Поль, воплощение милосердия, стремился вырвать из рук смерти (смерти, на которую новейшие строгие требования аристократической и городской этики чистоты обрекали это дитя греха, бывшее дитя любви, которого в XIV и XV веках спокойно принимали большие крестьянские семьи с их патриархальной толерантностью).

И вот новые формы вмешательства в брак: в конце XVII — начале XVIII века на грешников все чаще накладывают епитимью в виде долгого и жестокого воздержания; и вот здесь и там возникает странная идея в пору мая, месяца любви-страсти, посвященного возвышенной любви к Деве Марии, возродить оставленное еще в XVI веке очищение в форме воздержания. Не означает ли это, что в народном сознании утверждается восприятие брака как чего-то постыдного, что в связи с тайными и осуждаемыми сексуальными контактами формируется чувство вины? Последние работы на эту тему доказали, что с очень давних пор моральная теология предпочитала неполное совокупление естественному coitus’y.

В католических странах, захваченных неоавгустинианством (Франция, небольшая часть Северной Италии, Бельгия, Испания), перекос, обусловленный моралью чистоты, воздействие неловко проведенной катехизации в XVIII веке привели к повышению ценности такого испытанного и известного с незапамятных времен средства, как coitus interruptus. Такая обстановка допускала только одну форму контрацепции — отступление мужчины. Она исключала любые другие варианты, она не слишком поощряла первые попытки контрацепции с использованием посторонних предметов, которая впоследствии невозбранно утвердится в протестантских землях. С одной стороны, акт отвергался; с другой стороны — допускался. С одной стороны, экономические мотивы были отодвинуты на второй план; с другой стороны, они более свободно могли приниматься во внимание.