Цвет тишины

У Сигги Тахти не был пару лет. Он давно собирался в гости и все никак не мог доехать. То одно, то другое. Типичные отмазки современного человека.

Они звонили ему время от времени, Сигги и Нана. Про госпиталь он не стал рассказывать. Вместо этого решил приехать в гости. И все равно ничего не рассказывать. Незачем их беспокоить ерундой вроде ножевого ранения. К тому же, Тахти не хотел выслушивать причитания и смотреть в перепуганные глаза. Он же не умер. Чего об этом говорить.

Он шел по набережной, мимо пустынного моря, разбросанного по побережью фукуса, замшелых потрескавшихся камней. С воды подползала тоска. Незаметно лизала его стопы, хватала за щиколотки, пробиралась под свитер и стискивала ледяными ладошками сердце. Как часто он мечтал сбежать отсюда. Пару раз даже пытался. Как мерз, как ненавидел север. Как простужался раз за разом, не спал летом, потому что был полярный день. Ничего не ел и падал в голодные обмороки. Как часто бродил по побережью в полном, кромешном одиночестве. Лежал на спине на вересковой пустоши. Лежал без сна на жестком пружинном матрасе в гостевом домике Сигги. Как выпускал в левады его овечек. Жамкал плюшевые носы лошадей. Собирал ракушки и выкладывал их на подоконнике. Как ненавидел все это. И как, оказывается, по всему этому скучал.

Сигги был прежний, все тот же суровый добрый мужик. В этих краях мало что меняется. Эти места – просто образец стабильности. Он встретил Тахти в лопапейсе, джинсах и сапогах до колен. Он пах домом, теплом, дымом, сеном. Он обнял Тахти за плечи, растрепал огромной грубой ладонью его отросшие волосы. Тахти вошел в его дом, в тепло, которым Сигги делился с ним целый год, и которое ускользало от Тахти недоступным.

И тут Тахти увидел Нану. Она сидела на диване около камина. В лопапейсе и джинсах, в шерстяных домашних уггах. Копия Сигги. Она вышла к Тахти, обняла его за плечи. Он перерос ее, теперь она казалась ему еще более тонкой.

Получается, он ничего не знал.

Ее книги в его книжном шкафу. Ее ноутбук на столе. Ее собственные домашние тапочки в его доме.

Они жили вместе.

Он столько раз видел их по одиночке, столько раз разговаривал с ними. Всего пару раз он видел их вместе – точнее, они были втроем. Когда Нана привозила его сюда в самый первый раз. Когда Сигги возил его в город к Вилле, и потом они заходили к Нане в центр, пили чай и разговаривали. О чем они тогда разговаривали? Тахти не смог вспомнить. Они много говорили о нем, это точно. Ему всегда было сложно переносить эти разговоры. Опекунство, транквилизаторы, реабилитация. Он старался по возможности в них не участвовать.

Было ли тогда между ними что-то, чего он не заметил? Он никогда не видел в них возможную пару. Никогда не думал о них как о людях, которые могут друг другу понравиться. Он воспринимал их исключительно как опекунов. Социальных работников, которые по долгу службы вынуждены о нем заботиться. Он не видел в них живых, чувствующих людей – способных полюбить друг друга. Не думал о них ни как о приемных родителях, ни как о взрослых друзьях. Да, бесспорно, они были добры к нему. Они о нем заботились. Он отгородился от них стеной. И не заметил, как родилось что-то большее.

Сигги принес им всем глинтвейн и пепаркаккор, тонкое имбирное печенье. А ведь это печенье всегда было и в его доме, и в чайной Наны. И у нее дома, кстати, тоже. Он сейчас вспомнил. В тот вечер, когда он ночевал у нее в гостиной. Она угощала его таким же печеньем.

Отчего-то защемило в груди. Он ушел ненадолго в ванную, умылся холодной водой и подождал, пока исчезнет ком в горле. В ванной на полу появился коврик. Полотенца лежали, сложенные на верхней полке. В стакане помимо тюбика зубной пасты стояли две зубные щетки. Зеленая и желтая. Нана ненавидит розовый цвет, он вдруг вспомнил.

Сколько всего он про них знал, и сколько забыл, когда они перестали так часто видеться. И теперь эти воспоминания всплывали, вспарывали острым краем ткань настоящего, и встраивались в сегодняшний день.

Каким, интересно, они видели его? Кем он для них был? Он поймал себя на мысли, что гордился бы званием их приемного сына. Он улыбнулся своему отражению в зеркале. Так не бывает, напомнил он себе.

И вернулся в гостиную.

***

Триггве никогда не предупреждал заранее о своих планах. Он мог вдруг явиться в кафе, дарить улыбки и шоколадки, а вечером умотать за границу, никому ничего не сказав. Тахти нервничал. Ему было очень нужно, чтобы сегодня Триггве не умотал за границу и пришел в кафе.

Тахти делал вид, что слушает разговоры, а мыслями был далеко, в залитом солнцем Верделе, в своих воспоминаниях и фантазиях. В сумке лежал хрупкий сверток.